По волчьему следу
Шрифт:
Она провела рукой по голове.
– И без волос проще оказалось. Вшей травить не надо. Я Ваську долго брила…
За городом я чуть притормозила.
– Куда?
– А вот прямо, и на первом повороте налево давай.
Знакомая дорога, только Васька сегодня дальше поехал, и уже потом в лес свернул.
– Привыкла вот… так тогда… проснулась. И вижу, что дерево рухнуло. И к нему подошла. А там она лежит. Такая… такая… маленькая. Совсем. И легкая. И нехорошо показалось оставлять. Я и отнесла… в дом. И потом еще приходила… пару раз. Дверь вот поправила.
– И крышку погреба?
– Погреб? Нет, погреб не трогала.
– Вы?
– Я и Васька. Жрать-то хотелось. Летом ладно… понимаешь, я ведь сама хозяйство и не вела никогда. Если так-то, своими руками. Сперва управляющие, отец. Мама опять же. Она управляющим говорила, что делать. Я и не интересовалась. Я ведь учиться думала. Поступать. В Петербург… на медицинские курсы. Пусть дара и нет, но можно ведь и без него… мечтала, как вернусь, стану помогать людей лечить.
Она посмотрела на свои руки, обветрившиеся, покрытые прочной коростой омертвевшей кожи.
– Потом… отца не стало, но был Генрих. Он умел вести. Приглядывал… командовал. Он свиньями и занялся. У нас на скотном дворе была пара… на свое хозяйство. Вообще много чего было. И коровы, и овцы, птицы всякой. Скотники и птичники при ней… хотя, честно, смутно все, как будто и не со мной оно. Иногда даже не знаешь, вспомнилось это вот или и вправду было. Скотину почти всю сразу положили. А свиней оставили. Генрих сказал, что у его родителей тоже ферма была. Большая. Свиная. Хотя смешно… этот… который мозгокрут, он свиного мяса не ел. Только дичь. И свежую. Генрих каждый день уходил охотиться. Ну и… этот тоже иногда. Вот… а потом ни фрица, ни Генриха… ни солдат, что помогали по дому. Никого. Только я и Васька.
Она качнулась взад.
Вперед.
– Я и Васька… - повторила Анна, как заклятье. – Повезло… Васька… он к Генриху привязался очень. Еще тогда… добрый он. Подкармливал всегда. И в лес брал… на охоту. Учил. Рыбу ловить. И силки ставить… потом уже тем и выживали. Васька больше меня умел. И меня уже учил… а так-то… мне нельзя было. И маме нельзя было. Женщина не должна выходить из дома.
– Почему?
Что-то оно мне не нравится.
Совсем.
– Потому что в доме безопасно. Мужчина должен сделать так, чтобы было безопасно. Женщине и её детям… их детям. Этот… тоже всегда повторял. Очень ужины любил. Семейные. Стол. Скатерть белая. С вышивкой. Бабушкина. Я знаю, они её в деревне украли. Скатерть. И другое многое… он обычно солдатам отдавал, но скатерть была красивой… и на стол. Посуда… обязательно красивая. Ваза. Цветы. Или листья хотя бы. Генрих говорил, что ему понравится, а я делала. Мама… сидела за столом. Улыбалась. Он тоже. Иногда что-то рассказывал. Потом… потом мне тоже разрешалось садиться. Чтобы за мамой смотреть. Чтобы она ела и все такое… вот.
Те, кто носят крест, верят, что после смерти души грешников попадают в ад. Но что бывает с теми, кто уже побывал там? При жизни еще? Зачтется ли им там?
Мне всегда хотелось понять…
Не выходило.
– Ну а потом… ни его, и Генрих… сам сдался. Я говорила, что спрячу. В лесу есть места. И сам лес. А он сказал, что все равно найдут, что будут чистить и все такое… и лучше добровольно. Мы с ним пошли… сдаваться. И я знала, что его в лагере оставят. Он сказал, что сделает, чтобы оставили. Я ему вещи приносила. Теплые…
Анна провела руками по лицу.
А пальцы дрожат.
– Когда… стало можно, мы выкупили Генриха. Его и еще других… на ферме и вправду люди требовались. Генрих сам сказал, кого можно с собой. Я еще боялась, что не разрешат. А они разрешили. И даже денег не стали требовать. Много… хватило. Вот… с Генрихом все стало проще. Он почти всю ферму на себя взял. Я вот на кухне… и торговать стала. И то в последний год, когда совсем заболел. И Васька… рад был. Кажется, он надеялся, что мы поженимся.
– А вы? – неприлично лезть к женщине с такими вопросами.
Но… ситуация не та, чтобы приличий держаться.
Вдох. И признание.
– А я… я… нет, - она мотнула головой. – Не могу… не хочу… и не могу. Просто не могу! Как… подумаю, так голова болит. Раскалывается просто.
Анна сдавила эту голову с какой-то ненавистью.
– Он смотрит… и я понимаю, что он много сделал… очень много, но голова так болит! И я лучше одна вот… буду одна… я говорила, что мог бы уйти. Выбрать… мужчин мало, и многие женщины были бы не против. Время прошло… многое… забылось… мне в спину грязь не кидают. А ему и вовсе… рады… мог бы и молодую… и всякую. Документы всегда переоформить можно. И вообще…
– Он не согласился?
– Сказал, что я слишком много думаю. Он давно уже сделал выбор. Он… упертый очень. И мне кажется, что он считает нас семьей. А мы так… мы не помогаем. Совсем…
И это её тоже мучило.
Разговор прервался, потому что дорога, к слову не самая удобная, разбитая, будто ездили по ней много и часто, выбралась из леса.
– Почти уже… это Генрих расчистил, к слову, - Анна убрала руки от головы. – Прошло… оно всегда так. Если о прошлом думать, то… начинает болеть. Я стараюсь и не думать. И самой легче, и смысла особо нет. Ничего ж не изменится?
Это она спросила с надеждой.
А я… мне не сложно подтвердить. Я ведь и сама знаю, что ничего не изменится. Там, в прошлом. Оно вообще на редкость постоянно.
– Забор надо бы поставить, хотя тут никто и не… Генрих предложил мясных бычков завести. Но тут их не продают, той, правильной породы. И в Городне тоже. В Менск ехать надобно, в газете объявление было о продаже, но написать могут всякого, а потому надо ехать и проверять, чтоб и вправду порода…
Поле.
Лес и вправду валили недавно. И из земли торчали еще низкие желтоватые пни, с которых сочилась живица. Корни их цеплялись за землю. То тут, то там высились кучи из лапника и тонких молоденьких деревец, хлыстовин лещины и прочих кустарников. Мох изрезали следы.
Там, у края, пару пней уже вывернули, выдернули, повалив на бок. Виднелась и колода с воткнутым в нее топором. По самую рукоять вошел.
– Раньше тут рожь сеяли. Или овес. Пшеница у нас не очень, хотя с отцовой помощью и её можно было… а потом земля вот… заросла.
Судя по виду, зарастала она куда дольше десяти лет.
Поле выглядело большим.
Слишком большим, чтобы с ним мог справиться один человек.
– Это потому что отец её кормил… силы лил. Долго… и вот теперь… Генрих сказал, что если в нее грабли кинуть, то они прорастут. Вот деревья и вымахали. Жаль, что я без дара… с даром было бы проще.