По волчьему следу
Шрифт:
Дальше просто.
Привычно.
Обыкновенно.
Оцепление выставить. Вновь войти в дом, где воняло уже не кровью, но хорошо знакомой, напрочь отбивающей нюх волчьей травой.
Сделать снимки.
Продиктовать… благо, солдатик имелся, который писал, торопливо, стараясь не слишком смотреть по сторонам.
Выйти.
И…
Бекшеева дождаться стоит.
– Внутрь – никого не пускать. Придет секретарь, скажете, что сегодня у нее выходной.
– Тело?
– Пусть пока останется.
Тел будет два.
Точнее одно тело
– А вы?
– А мы… - я потрепала Девочку по загривку. – Попробуем пройти по следу.
Надо было бы, может, сразу, да… чувствую, далеко не проберемся. От волчьей травы и у меня в носу свербит, Девочка и вовсе расчихалась.
Но нам не трава нужна.
Я присела на корточки, заглянула в глаза своего Зверя.
– Слышишь? – спрашиваю шепотом. И знаю, что слышит. И кивает вот… теперь сосредоточиться. Разбирать… запахов много. иные резкие, неприятные, но есть и те, которые слишком уж приятны. Девочка ворчит, вздыхает, ей тоже нравится сладковатый аромат волчьей травы. Она урчит… и падает на землю, трется, набирая запах.
Дергаю за ухо.
Идем.
Если собаки от этого запаха сходят с ума, то мы с Девочкой просто идем по нему. Он подобен нити, которая выводит в переулок. И дальше. Он мешается с другими следами, но травы слишком много, и потому нить, истончившаяся, все одно остается яркой.
И мы ускоряем шаг.
Улица.
И запахи бензина, дыма да керосина.
Люди.
Их много… рынок? По предрассветному времени он почти пуст. Разве что из ближайшей телеги выгружают тяжелые туши, чтобы кинуть их на колоду. В руках мясника огромный топор взлетает и опускается, с хрустом перебивая кости да сухожилия.
Девочка ворчит.
А запах… запах все-таки стирается.
Мы еще бродим, пытаясь поймать его. Но нет, тот, кто брал траву, знает, как избавиться и от её аромата.
– Эй, - нас окликают. И я останавливаюсь, дергаю Девочку. Оборачиваюсь.
Анна?
От нее пахнет кровью, остро и резко. И руки её покрыты красно-белой пленкой. В руке – топорик. На массивной колоде – туша, с виду слишком мелкая для кабаньей.
– Доброго утра, что ли, - Анна смахивает пот.
– Д-доброго, - возвращаться в себя до сих пор больно. И щеку мелко дергает запоздалая судорога, этаким напоминанием, что не след расслабляться. – Вы… что-то рано.
– Так… свежее когда еще везти?
Она кидает куски в корзину, рядом с которой переминается с ноги на ногу массивного вида женщина. В темном платье, в платке, повязанном на голове на манер тюрбана, она с неодобрением смотрит на меня, на Анну. А та в два удара рассекает тушку.
– Так хорошо? – уточняет. – Или еще мельче?
– А Генрих где? – женщина поджимает губы, накрашенные столь ярко, что даже в предрассветной мути они выделяются алым пятном.
– Приболел.
– Замучила ты его, Анька, - она подхватывает корзину. – Совсем жизни мужику не даешь…
– Берешь или как? – Анна закидывает топор на плечо.
– Другая бы на твоем месте сумела бы мужика
Женщина оглядывается. И я понимаю, что она хотела бы оказаться на месте Анны. Не в том смысле, что помахать топором на рассвете, но в том, чтобы позаботиться о болящем.
Окружить его вниманием.
И может быть…
Эти мысли женщина унесла с собой, как и корзину, которую взгромоздила на тележку.
– Дура, - сплюнула Анна.
– Кто это?
– Да… держит тут харчевню. Все надеется Генриха к себе переманить.
– Он же… не из наших.
– Мужиков мало. А этот и целый еще… и вежливый, - Анна вытерла топор тряпкой. – Твой зверь?
– Мой.
Девочка садится и слушает. Взгляд её направлен на телегу.
– А вы что тут делаете?
– Да заказы привезла, говорю же. Харчевни там, ресторации или кабаки рано закупаются. Артели опять же. Вон, сегодня лесорубы две бараньи туши взяли. Еще печенки там. И колбас свиных, но это по малости. С колбасами я на рынке отстою. А там опять…
Кривая усмешка.
И руки грязные вытирает о фартук, который нисколько не чище этих рук.
– А ты чего? Случилось что?
– Случилось.
– То-то Васька домой не явился, поганец… говорила, чтоб пришел, помог.
– А он домой каждый вечер возвращается?
– Когда как… я-то не требую. Договорилась, он при участке частенько остается. Там есть где, - она развернулась к телеге и поморщилась. – Генрих не вовремя прихворнул… поможешь?
Это она спросила без особой надежды. Но я кивнула. Помогу. Отчего же нет.
Туши, заботливо укрытые ветошью, пахли свежей кровью. И пусть её было немного, мясо казалось чистым, но все одно ведь пахли. Я принюхалась, пытаясь уловить тот самый аромат волчьей травы, который должен был бы прорваться, если бы…
– Вот, сюда кидай.
– А чего на месте не порубишь?
– Так… народец… я сперва рубленое возила. Так начали говорить, что, мол, хорошие куски себе забираю, плохие подсовываю, - Анна протянула мне тряпку. – Что мешаю старое с новым. Так что теперь проще. Пришел, увидел. Я порубила. Забрал.
В этом был свой смысл.
– Ты… работников искать не пробовала?
– Работников? – она усмехнулась. – Приходили тут ко мне с предложением… сперва от Матильды. Потом от Василька… в жопу таких работников, - высказалась она предельно прямо.
Вздохнула. И руку к голове вскинула, поморщившись.
– Болит? – спросила я.
– Бывает временами… пройдет сейчас. Я уже привычная.
– А к целителю?
– Ходила… сказал, отдыхать больше надо. Смешно, - она даже фыркнула, до сих пор удивляясь совету столь нелепому. – Куда отдыхать-то… а работать кому? Работники вот… Еще приходили… те, что осчастливить хотят. Не в жены, а так… и думают, что если я баба – то слабая, что они меня подомнут и хозяйничать станут. Толку от таких… одни проблемы. Я, как Генриху плохеть стало, всерьез думала ферму продать. Денег бы хватило… уехать вон куда, где…