По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 3
Шрифт:
Ей предшествует очередной подкоп. На этот раз неприятелю помогает перебежчик из Смоленска, который участвовал в рытье контрподкопов и взялся прорыть подземный ход так, чтобы он прошёл намного ниже наших «слухов». Надо сказать, что ему это удалось. Осаждающие зарылись так глубоко, что смоляне их работ не услышали. Поляки подошли под стену, набили подземный ход порохом и произвели подрыв. Пороховой заряд был просто гигантским – «несколько десятков центнеров» [88] , – но результат оказался ничтожным: взрыв разметал уже имеющийся пролом, не затронув ни остальные части стены, ни земляной вал [89] . Тем не менее поляки бросаются на приступ, трижды пытаются прорваться сквозь пробитую брешь, вновь упираются в земляной вал, попадают под уничтожающий огонь русских пушек, нацеленных прямо в пролом, и откатываются назад. Один из польских участников той атаки потом напишет: «русские в большом числе защищали вал вышиною в два копья, за валом стояло их несколько рядов, готовых к битве, наконец, [идти вперёд] не дозволяли пушки, с трёх сторон направленные к отверстию» [90] .
88
Цит. по: «Записки Станислава Немоевского (1606–1608). Рукопись Жолкевского», Рязань, издательство «Александрия», 2006, стр. 405.
89
Op. cit., стр. 404–405.
90
Цит. по: В.В. Каргалов «Московские воеводы XVI–XVII вв.», М., издательство «Русское слово», 2002, стр. 205.
Потоцкий от дальнейших приступов отказывается: наступает русская зима с её морозами, и осаждающие, хотя и сами немало страдают от холода, всё же знают, что положение в Смоленске несравненно хуже. И они правы. Вторая блокадная зима оказывается для смолян намного тяжелее, чем первая. Практически заканчиваются дрова, люди разбирают все строения, которые только могут, однако всё равно страшно мёрзнут, болеют и умирают. Продолжает свирепствовать цинга. Но измученный гарнизон не сдаётся. В Москву из Смоленска умудряются пробираться гонцы, отчаянно просящие помощи (ведь в своё время Шеин помог столице!). Москвичи горячо сочувствуют им, по городу ходят такие воззвания: «Поревнуем городу Смоленску, /…/ в нём наша же братия, православные христиане, сидят и великую скорбь, и тесноту терпят! Сами знаете, с какого времени сидят. Если бы таких крепкостоятельных городов в российском государстве хоть немного было, неповадно было бы входить в землю нашу врагам» [91] . Но боярам, запершимся – вместе с поляками! – в Кремле, судьба Смоленска, как бы сегодня сказали, – по барабану. У них теперь другой враг – москвичи да ополченцы, стекающиеся к стенам Белого города с тем, чтобы прогнать захватчиков-иноземцев. Собственный народ им настолько ненавистен, что в марте 1611 года они даже посоветуют полякам сжечь Москву за пределами кремлёвских стен – что те и сделают (я писал об этом в первой части своей книги, в рассказе о Смуте).
91
Цит. по: op. cit., стр. 204.
Смоленск держится до 3 июня 1611 года. Поляки удивляются тому, что он никак не сдаётся. Гетман Жолкевский вспоминал: «На валах, где прежде было множество людей, теперь, по причине их недостатка, видна была только редкая стража /…/. Шеин исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана [Батория]; также говаривал часто перед своими, что намерен защищать Смоленск до последнего дыхания. Может быть, что поводом к этому был мужественный дух его, однако, участвовало тут и упорство; ибо, не имея надежды на помощь, при таком недостатке в людях и видя ежедневно смерть их, всё ещё упорствовал в своём намерении» [92] . А ведь это отзыв о Михаиле Борисовиче со стороны его врага!
92
Цит. по: «Записки Станислава Немоевского (1606–1608). Рукопись Жолкевского», Рязань, издательство «Александрия», 2006, стр. 420–421.
Заключительный штурм начинается ночью, сразу с четырёх сторон. Не обходится и тут без помощи очередного перебежчика – а попросту предателя, – которых столько расплодилось на Руси в те времена. Он подсказывает Потоцкому наиболее слабое место в городских укреплениях, и именно туда направляется главный удар. Сначала поляки в темноте скрытно начинают взбираться при помощи лестниц на стены. Их долго никто не замечает. И немудрено. К тому времени из защитников Смоленска, бывших в состоянии держать оружие и хоть как-то сопротивляться, осталось – по данным поляка Жолкевского! – около двухсот человек [93] .
93
Op. cit., стр. 420.
Задумайтесь об этом! Двести человек из пяти тысяч четырёхсот ратников, собравшихся за его стенами двадцать месяцев назад!!! Чуть менее четырёх процентов!!! Никогда в истории нашей страны ни один город не защищался так отчаянно (за исключением, пожалуй, приамурского города Албазина, о чём я ещё расскажу в эссе о российско-китайских отношениях)! Для сравнения: Брестская крепость, самоотверженная оборона которой стала в нашей исторической памяти, по сути, эталоном героизма, продержалась чуть больше одного месяца – с 22 июня по 23 июля 1941 года, – причём организованное сопротивление продолжалось в ней восемь дней: до 29 июня [94] . Крепость защищало около 9.000 красноармейцев [95] . К моменту её окончательного взятия из них погибло порядка двух тысяч [96] , а подавляющее большинство остальных – от 5 до 6 тысяч – оказались в плену [97] . Сравните сами эти цифры со смоленской эпопеей, по окончании которой на милость врага сдались единицы.
94
См. Википедию, статью «Брестская крепость».
95
См.: там же.
96
См.: там же.
97
См.: там же.
Измотанные защитники города заметили атаку врага слишком поздно, когда штурмующие уже расходились по стенам и башням, и отступили вниз. Одновременно с поляками в районе пролома начинает действовать немецкая пехота. Здесь оборону возглавляет непосредственно Шеин. Немцев встречает интенсивный огонь. Но тут поляки, с другой стороны, в месте, указанном предателем, подрывают заранее подложенный пороховой заряд, непрочная стена обваливается, и в огромную брешь устремляются литовцы и казаки. Начинается резня, в том числе, естественно, и мирного населения. Народ в панике бросается под защиту стен главного храма города – собора Успения Пресвятой Богородицы, который жители называли Мономаховым, поскольку его первое здание было построено ещё в 1101 году Владимиром Мономахом [98] , тогда – князем переяславским [99] (сейчас этот город называется Переяслав [100] и находится на Украине, примерно в 90 километрах к юго-востоку от Киева). Церковь быстро оказывается забитой битком – главным образом людьми простыми, в том числе женщинами и детьми. Смоленский архиепископ приказывает двери запереть, но королевские солдаты их быстро выламывают. Тогда он с крестом выходит им навстречу, но получает удар саблей по голове и окровавленный и едва живой выволакивается наружу – в плен. Это его спасает, потому что один из посадских людей – история сохранила нам его имя: Андрей Беляницын – зная, что в подвале храма находятся большие запасы пороха, бежит туда с зажжённым фитилём и подрывает их. Происходит чудовищный взрыв. Гетман Жолкевский пишет: «/…/ взорвана была половина огромной церкви /…/ с собравшимися в неё людьми, которых неизвестно даже куда девались разбросанные остатки и как бы с дымом улетели» [101] . В городе начинается сплошной пожар, причём, по словам того же Жолкевского, «многие из москвитян /…/ добровольно бросились в пламя за православную, говорили они, веру» [102] .
98
См. Википедию, статью «Успенский собор (Смоленск)».
99
См. Википедию, статью «Владимир Всеволодович Мономах».
100
См. Википедию, статью «Переяслав-Хмельницкий».
101
Цит. по: «Записки Станислава Немоевского (1606–1608). Рукопись Жолкевского», Рязань, издательство «Александрия», 2006, стр. 422.
102
Цит. по: там же.
Сам Шеин отступает с горсткой соратников в одну из крепостных башен и продолжает отстреливаться от наседавших немцев, убив «более десяти» [103] . Раздражение наёмников столь велико, что они клянутся уничтожить их всех до последнего. Но тут наш воевода принимает решение сдаться, но по какой причине! С ним рядом его жена [104] и самое главное – малолетний сын, «ещё дитя» [105] , как пишет Жолкевский, так вот насмерть перепуганный мальчик умоляет его прекратить сопротивление, и сердце отца не выдерживает. Михаил Борисович кричит одному из польских офицеров, что готов сложить оружие, тот отгоняет от башни остервеневших немцев, и немногие оставшиеся в живых герои выходят из неё.
103
Цит. по: там же.
104
Op. cit., стр. 424.
105
Цит. по: op. cit., стр. 422.
Всё кончено. Сигизмунду достаётся практически полностью выгоревший город да горы трупов. Жолкевский пишет: «Крепость почти вся выгорела, мало осталось строений; как уже сказано, сгорели также и пороховые склады /…/» [106] . Пленённый воевода предстаёт перед глазами короля, и тот – вопреки всем законам чести того времени – приказывает его пытать «разными пытками» [107] . Формально он хочет узнать, куда спрятана смоленская казна и кто подговаривал его так долго сопротивляться, но вообще-то всё это больше похоже на обычную месть.
106
Цит. по: op. cit., стр. 423.
107
Цит. по: op. cit., стр. 424.
После «допроса с пристрастием» Михаила Борисовича заковывают в кандалы, разлучают с женой и сыном и отправляют в Польшу. Там Сигизмунд III продолжает ему мстить – на этот раз позором. В Варшаву, для участия в торжествах по случаю одержанной победы, привозят пленного бывшего русского царя Василия Шуйского, которого на потеху народу возят по городу в открытой коляске. Так вот Шеина сажают рядом с ним. Потом, во дворце, воеводе приказывают стоять около Шуйского и наблюдать, как тот в знак покорности кланяется королю до земли. Правда, неизвестно, повторил ли этот унизительный обряд наш герой или нет.
В польском плену, в кандалах, Шеин находится долгих восемь лет. За это время уходит в небытие семибоярщина, Минин с Пожарским выгоняют захватчиков из Москвы и из России, на русский трон избирается первый представитель династии Романовых – молодой Михаил Фёдорович, постепенно начинает сходить на нет Смута. И вот в июне 1619 года происходит размен пленных: полякам возвращают всех тех, кого захватили при освобождении Кремля, а к нам на родину возвращаются «польские сидельцы», и самые важные из них – это митрополит Филарет, отец нынешнего русского царя, и герой смоленской обороны Михаил Борисович Шеин.