Победа Сердца
Шрифт:
И все же кое-что удерживало от того, чтобы здесь и сейчас разрушить ту невидимую стену, что не давала новому ворваться в жизнь и в своем победоносном начале утвердить свое главенство в жизни молодого человека. И это кое-что было самым подлым, что могло быть на свете – сомнением. Оно заключалось в следующем: вообще стоил ли этот чрезвычайно сильный и честный импульс того, чтобы перечеркнуть всё, что было до этого? В какой-то момент Кевин поймал себя на мысли, что, вполне возможно, он просто слишком расслабился, ведь, отматывая пленку на годы назад, он вспоминал с какой трепетностью он смотрел на свою теперешнюю сожительницу и понимал, что он не то, чтобы даже не замечал окружающих женщин, но в принципе не испытывал в этом потребности. Более того, для него было оскорбительным даже сама мысль о каких-либо контактах кроме Гвен, с которой его связывали пять лет совместной жизни. Но, со временем в его поле зрения стали попадать и другие, и их физические качества, да и свойства характера заставляли Кевина реагировать на них, иногда только ментально, иногда же, по надобности, вступая в так называемый обмен энергиями. Но этот флирт был отнюдь не какой-то сменой парадигмы, но, как бы парадоксально это ни звучало, скорее подтверждением состоятельности человека, что нашел свое место рядом с любимой женщиной, и даже влияние извне не было помехой для ощущения себя самым счастливым человеком на свете.
– Наверное, – улыбнулся Кевин, не так конечно патетично, но, тем не менее, уверенность в грядущем дне была, а чего же было еще желать? Однако, то что происходило сейчас, выбивало всякую основу из-под его теперешнего бытия. И виной тому были лишь формы тела, изгибы, что, гармонично объединяясь, бежали вверх, рисуя в восприятии Кевина идеальное лицо с глазами, что, казалось, смотрели в саму душу молодого человека. Не стоило забывать и про голос, что, казалось, и был первопричиной всякого звука, и только ради сравнения с ним существовали все остальные – только, чтобы показать на контрасте, насколько они несовершенны, да и не нужны вовсе, когда уже существует звенящий голосок Элен. Однако, несмотря на всю поэтичность этих образов, внешнее мало имело отношение в тому, что исходило изнутри, что росло внутри Кевина, желая вырваться наружу. И это был не просто импульс на синтез внешних признаков привлекательности представительницы противоположного пола, как уже успел окрестить это в своем уме путешественник, нет, это было куда более древнее, куда более сокрытое, но оттого еще более простое и настоящее явление. А точнее – сама неизбежность, что заставила мир явить себя подобным образом, чтобы знать наверняка, что на этой планете два человека с совершенно, казалось бы, несовместимыми багажами своих жизней, что они несли на своих плечах, встретились и вместе открыли страницу новой завораживающей истории их жизни сердца.
3. – Ты ведь любишь меня? – глядя в глаза своему любимому, спросила Элен, слегка улыбнувшись.
Кевин лежал и чувствовал, как Элен, уже мягко охватив его член, снова начинает разминать его. По телу его прошла небольшая дрожь от вида двух черных зрачков, что буквально впились в него. На фоне всего этого действа играла, переливаясь различными тонами, музыка, что волнами накатывала, то на одного, то на второго участника этой любовной игры.
– Да… – приоткрыл было рот Кевин, чтобы ответить своей подруге, в тот момент как та, закрыв глаза, уже впилась в его губы, не дав закончить его и так очевидный ответ. Кевин закрыл глаза и позволил себе стать одним лишь чувственным комком нервов, которые чутко реагировали на внешние сигналы, что стимулировались мягким языком, что пританцовывал внутри его рта, и плавающими видениями смерти и возрождения, которые буквально одновременно и лишали наблюдателя всяческого адекватного восприятия, и затем вновь возвращались к нему вполне осознаваемой волной удовольствия. Оторвавшись от Кевина, Элен выпрямилась над лежащей фигурой мужчины, который, приоткрыв глаза, наблюдал за тем, как ее изящные формы буквально светятся в меняющихся оттенках нежно-лилового и темно-фиолетового цветов, которые, подобно струящемуся дыму, наполняют пространство комнаты, в которой они находились. Элен, изогнувшись всем телом, прильнула к нижней части тела Кевина, нежно проведя по ней языком. В это же самое время внутри головы мужчины буквально вспыхнули мистическим огнем несколько раскрывшихся бутонов прекраснейших цветков, что наполнили его восприятие чудесными перетекающими друг в друга геометрическими фигурами. Эти многомерные построения, казалось, полностью синхронизировались с движениями его подруги и безукоризненностью ответа тех самых примитивных, но оттого не менее важных реакций, что дремали в его организме. Сам же Кевин, точнее его тело снаружи, поднял руки, что казались неестественно невесомыми, и дотронулся до кожи Элен, обхватив ладонями ее ноги и мягким движением пригласив ее опуститься пониже. Та ответила ему взаимным движением, после которого Кевин смог коснуться ее языком, испытав ответную реакцию в виде губ, что плотно сжали его тело.
Кевин на миг отрыл глаза, и ум его, некоторое время двигаясь в ритм их взаимной игры, в итоге взметнулся наверх сквозь потолок, что сейчас представлял из себя волны, идущие друг за другом и формирующиеся в спирали, являющие собой целые разные отдельные возможности развития жизни, в которые нырнул ум Кевина, приближающийся к полному исчезновению в оргазме света, смерти, перерождения.
4. Из переплетающихся паттернов противоположных друг другу смыслов уже вырисовывалась новая картина мира, которая медленно оживала при помощи музыки, что была составлена из хора нежных голосов, которые, в свою очередь, смеясь и постанывая, вырисовали узоры мира, что возник лишь благодаря их безусловной любви и наслаждению. И мир тот был лишь отражением мельчайшей частичкой души существа, что ритмично вдыхало и выдыхало самого себя, саму жизнь, в беспредельность, наполняя смыслом то, что только что не имело никакого значения. И в этих масштабных пертурбациях, благодаря своему бесконечному могуществу, позволяя возникать даже таким воплощениям собственного разума как ограничивающие факторы, что вовсе не противоречили самой природе этого создания, но, напротив, являлись живым свидетельством воплощения его могущества и бесконечной мудрости, что расстилалась по поверхности им же созданного мира, что был уже изрыт изнутри подобно гигантскому термитнику, в котором произрастали пути неисчислимых ходов и выходов, своеобразных порталов, аналогов кровеносной системы. Они были искусственно созданы только ради того, чтобы окончательно обнажить, выпотрошить всё нутро этого бескрайнего организма, что так заботливо приютил на своей поверхности миллионы живых существ, один из видов которых решил, что знает лучше, как распорядиться окружающей его средой и начал войну, бесконечную войну за удовлетворение собственной иллюзорной жажды, что парадоксально истязала не только его, но и передавалась в самых кошмарных, извращенных формах на тысячи, миллионы других его братьев и сестер, заключенных с ним в одном общем пространстве планеты.
Несмотря на смерть, что съедала одного за другим, на слезы, что лились тысячелетиями, он продолжал свой путь вглубь себя, он продолжал хотеть и невозможно было даже осудить его за это. Так что он практически беспрепятственно шел дальше по поверхности голубой сферы своего дома, уверенно переставляя свои ноги походкой победителя, Императора, который подчинил себе весь мир. И он мог себе это позволить, мог даже допустить мысль о том, что это он сам – то самое творение, ради которого всё и было создано. И это было правильно. Несмотря на летящие по небу огненные снаряды, это было правильно, несмотря на тысячи деревень, что сжигались в пламени беспощадных машин, на смену которым приходили все новые, вонзающие свои стальные когти в почву, вспарывающие ее на десятки километров вовнутрь и достающие из нее самое ценное – кровь, саму жизнь, ценнейший эфир, что служил в некотором роде мерилом человеческой жизни в этом мире. Кто мог вообще придумать подобное? Разве только спящий бог, наблюдающий за собственной фантазией и по неосторожности вдохнувший в образ своего сновидения чуть больше деталей, чем следовало, что позволило ему еще больше увлечься и проникнуться теми сюжетами, что породила его собственная, воистину богатая фантазия! А возможно, всё это было сделано, спланировано им специально, ведь кто во всем мире сможет осудить его? Где возможно отыскать того мудреца, который смог бы заявить о том, что создатель сновидения, частью которого он сам и является, поступает неблагоразумно? Кто мог обвинить его в безумстве, если даже самые изощренные проявления этого процесса были всего лишь игрой, которой он самозабвенно отдавался? И что послужило бы мерилом благости, которую он должен был ниспослать тем, кто так сильно жаждал ее? Ведь как он мог спасти несуществующих персонажей собственного сна? Только одним способом – пробудившись, осознать, что все произошедшее – не более, чем условности, что порождали кровавый конфликт, войну за дикий эфир.
И потому было абсолютно законно, и даже более – являлось неизбежным, желание этого человека, что своей фигурой с развевающимся плащом наблюдал, как под его ногами разверзлась воронка лилового света – та, что стала манить Императора всего мира нырнуть в этот самый водоворот.
Но человек знал правила этой игры и не спешил с головой отдаться этой бездне, о нет, он скорее сдерживал это желание, позволяя ему тем самым расцвести изнутри. Наблюдая за текучими движениями переливающейся массы эфира в карьере, что возбуждали его, подобно самой искусной обольстительнице, Император знал, что та в курсе всех его заветных желаний еще даже в большей степени, чем обслуга с его личного острова-курорта, а потому без промедлений готова была пойти на что угодно, только бы сделать всё ради их осуществления.
Протянув руку, хозяин этой земли раскрыл ладонь, пытаясь схватить и заключить в ней мощь и силу, что скрывалась в этой артерии планеты и, завладев ей навсегда, можно было познать вечное блаженство, однако вместо мурашек, что редко, но все же давали знать о себе в периоды особых состояний сознания, император почему-то испытал острую тоску, что заставила его сердце сжаться, а взгляд – помутнеть. На смену гигантским экскаваторам, что разрывали и углубляли карьер, попутно выкорчевывая саму жизнь из земли этой пустоши, пришел вид оживленного города, чуть покрытого снегом, города, в котором Человека-Императора никогда не было, и который, тем не менее, он знал, поскольку там он, как это ни звучало парадоксально, когда-то родился, и в этом не было никаких сомнений.
Наблюдатель следил за тем, как в его уме вырисовывается образ бордового рассвета, который буквально расцветал, и не где-то там далеко снаружи, но прямо тут – внутри самого молодого человека, что следил за реакциями собственного сознания на это зрелище, что и было единственной определяющей его реальностью, дарованной мозгом. Вдыхая свежий утренний воздух, который, казалось, возникал из этого самого красноватого, расплескавшегося по горизонту океана, наблюдатель про себя так же отмечал, что и это, и иные проявления рождения нового дня, вроде пурпурного неба, которое незримо становилось все светлее, и плывущих по небу редких облаков, превращались в его уме в сгустки памяти, которую он никак не мог как следует структурировать. Память же, однако, без всяческого влияния чьей-то насильственной воли, уже сама заботливо упаковывала все эти впечатления в удобоваримые фразы, которые ее владелец уже хотел выразить в образах своей новой книги, пятой по счету. Однако зачем ему тогда нужно было вообще задумываться об этом? Или может как раз сейчас и наступил тот самый миг, когда ему было просто необходимо проанализировать весь свой жизненный путь, что он так хотел втиснуть в рамки печатных букв и строк. Но разве подобная «сохранность» собственной жизни могла служить залогом его же бессмертия? И это был тоже хороший вопрос. Поскольку, как ни пытался уверить себя Автор в том, что он жить не хочет, другая, рациональная его часть, погибать не спешила и всеми силами пыталась продлить собственное существование, оттянув момент гибели, хотя бы образно, посредством рассуждений и фантазий на эту тему. И, вполне возможно, ему даже чудилось, что каким-то немыслимым образом он, расплескав свои впечатления, где-то слегка преувеличенные, где-то наоборот не до конца раскрытые, сможет обрести свою вневременную форму опыта в глазах другого – в уме читателя, которой уже на основе своего опыта и своим пылким сердце сможет понять, где же все-таки автор чуть приврал, а где – оставил недосказанным некоторые вещи, что таковыми и должны были остаться в форме текста, иначе бы их истинный смысл так и остался бы не понятым, и тот, кому предназначался текст, который явно не случайно попал бы в руки страждущему, что наверняка смог бы интерпретировать и удобрить это самое, еще не проросшее семя таким образом, что оно бы обязательно расцвело, но уже внутри самого внимательного читателя, а не снаружи, где-то там – в завистливых статьях неудавшихся критиков. Однако, несмотря на то, что таким образом писатель хотел обрести бессмертие, представляя себя именно тем читателем, который через, безо всякой ложной скромности, тысячу лет окунется в свои собственные ощущения, которые, правда, произошли много веков назад, это по сути своей в данный момент времени было лишь мечтой, на которой, тем не менее, на подсознательном уровне, фиксировались все стремления, дающие, несмотря на все сомнения творца, силы для начала работы. Однако сейчас все эти лишние флуктуации отошли на второй план и автор, подняв над головой стакан, чьи стеклянные грани стали, переливаясь, играть на солнце, начал выливать на свою голову его содержимое, ощущая, как холодные струи воды греют его тело, подобно музыке, что обволакивала его мозг, через имплантат, которому не страшна была влага, что могла случайно попасть на них.
Вместе с этим не до конца осознанным ритуальным действием, которое сплавило воедино наблюдателя рассвета и сам рассвет в неделимый процесс созерцания прошлого и будущего, в голове наблюдателя раздался щелчок, своеобразный звонок, который свидетельствовал о входящем вызове. После того, как по глазному яблоку пробежали символы, что сформировались в сообщение коре головного мозга, несшее имя того, чей сигнал взывал к вниманию писателя, наблюдатель все же смог разорвать безусловную связь с пространством утренней зари, в которой практически растворился, чтобы, грустно улыбнувшись, ответить на звонок.
5. – Да? – спросонья отозвался автоматический модуль, который еще не до конца осознал в себе ту личность, что сформировалась под воздействием внешних и внутренних факторов, и которая носила гордое звание – человек разумный, хотя вторая часть определения еще находилась под большим вопросом.
– Кевин! Неужели так сложно было поставить будильник?
– Прости, прости, – догадавшись, что это обращаются к нему, за долю секунды отозвался Кевин, резко потянувшись в кровати и случайно задев что-то мягкое рядом с собой, что издало негромкое урчание. Обратив свой взгляд направо, пробудившийся обнаружил свернувшуюся калачиком девушку, что, сжимая в руках пододеяльник, лежала к нему спиной.