Победитель
Шрифт:
Плетнев вытянулся.
– А из вас штык, как из говна пуля!
Ну, Плетнев еще пуще вытянулся – хотя, казалось, уже некуда было вытягиваться. И кулаки сжались сами собой. И скулы стало сводить – так он зубы стискивал.
– Вам здесь не место! – с нескрываемым злорадством заключил полковник. – Вы недостойны носить высокое звание советского чекиста!..
* * *
Если утро начинается с такого, весь день, считай, насмарку. Чем ни занимайся, все равно то и дело будешь вспоминать, как тебя по стенке размазали.
А день, надо сказать, тоже получился не из легких.
Выезд на полигон в десять ноль ноль. Перед этим надо переодеться. Цивильные
Сорок минут автобус с наглухо зашторенными окнами гудит по трассе. Сворачивает. Нормальной машине к полигону не подъехать. И грибнику не подобраться. И вообще никому. Охрана в несколько эшелонов. Как в песне: “Артиллерист не проползет! парашютист не просочится!..” Или что-то в этом роде.
Приехали.
Первым делом – спортзал. Разминка. Беготня. Потом тренировочные бои.
Бьются одновременно четыре пары. В зале гуляет между стенами эхо от ударов, от шлепков падающих на ковер тел. Или кто-то кого-то на болевой взял, и тот рявкает сначала, а потом колотит ладонью по мату, чтоб не доламывали.
Мелькание рук и ног, наносящих удары.
Плетневу, как на грех, выпал Виктор Аникин. Или попросту – Витек. Такого хорошо в третьем классе другом иметь. Громила двухметрового роста. Борец-бугай. И классикой увлекался, и боевыми. В общем, все у него в полном порядке. А Плетнев перед ним – ну просто тростиночка. Хоть и восьмидесяти килограммов весом, а все же легче своего противника примерно на полмешка картошки. Он мог применить только одну тактику боя – порхательную. То есть вообразить себя бабочкой и грациозно перелетать с цветка на цветок. И ни в коем случае не попадать в объятия к Аникину, поскольку это равносильно попаданию под трактор… Вот Плетнев и порхал, чувствуя при этом одно лишь холодное, расчетливое остервенение, острие которого – точнее, жало! – должно было в одно мгновение решить исход поединка. Плетнев порхал, Витек никак в него не мог попасть, минуты через три начал злиться, утратил осторожность и… Плетнев сделал обманное движение, будто сейчас ударит с левой, Аникин прикрылся, но взамен получил мощный шлепок правой стопы в голову. В район левого уха.
Это был серьезный удар. Аникин потерял равновесие и повалился на ковер.
Упал! Да, он упал – а победитель Плетнев, хоть и тяжело дыша, вскинул руки в знак своей победы!
Витек поднялся, потряс головой. Плетнев ткнул его кулаком в плечо – мол, не журись. Аникин хмуро ответил тем же. И буркнул что-то в том духе, что еще не вечер.
Не вечер – так не вечер. Ясное дело, досада. Ведь ему самому хотелось пережить это краткое счастье! Жаркое такое счастье – победу!.. Но победа всегда одна. Всегда только одна. Двух побед не бывает…
Потом тир. Грохот автоматных очередей. Две очереди с колена. Кувырок вперед через руку. Еще очередь. Несколько раз перекатиться. Отсечь серию коротких по три-четыре патрона. Вскочить, перебежать, пригнувшись и безостановочно стреляя… Мишень – как дуршлаг. Хоть макароны отбрасывай…
Пот утерли – а уже новая забота. Потому что заложников могут взять, например, в автобусе. Поэтому они сидят, накрывшись брезентом, в кузове грузовика. Грузовик догоняет автобус и притирается справа.
Дикий грохот и слепящая вспышка – это перед самым капотом автобуса взорвалась светошумовая граната.
С другой стороны от грузовика из-за кирпичной стены, не говоря худого слова, уже несется группа бойцов с тремя дощатыми щитами в руках.
Щиты с грохотом и звоном врубаются в окна несчастного транспортного средства и, естественно,
Бойцы бегут по щитам и вваливаются в зияющие проломы окон.
Гром, звон, скрежет! Святых выноси.
Группа в грузовике дружно смахивает с себя брезент и тоже ломится в злополучный автобус.
В какое-то мгновение взгляд Плетнева выхватил из мешанины движения озверелую рожу Аникина – ввалившись в окно, он с ревом набрасывается на условного “террориста”…
Все.
Карпов стоит с секундомером в руке, наблюдает.
Нажимает кнопку. Смотрит.
Лицо недовольное. Не уложились они, значит, в нормативы. Надо еще резче. Еще круче.
И это все на сегодня. Но завтра будет кросс. С полной выкладкой и оружием. К концу второго часа у всех мокрые от пота, изможденные лица. Бегут тяжело. Ноги подкашиваются. Мысли разбредаются… Собственно, мыслей как таковых нет. Какие-то толчки угасающего сознания. “Все, больше не могу!.. Нет, могу!.. Оказывается, могу… Все могут, и я могу. Неужели могу?.. Нет, больше не могу!.. Или могу?..” Вот и все мысли. Короткие такие, тараканьи. Если кто-нибудь споткнется, его надо поддержать. Хотя у самого нет сил. Но если ты споткнешься, тебя тоже поддержат. И опять бег. Тяжелое дыхание. Топот. Впереди – болото. Подняв над головой автомат, расплескивая грудью тухлую воду – вперед! Заляпанные тиной лица. Свистящее дыхание. Врач послушает, скажет – все, конец, сейчас все они умрут!.. Но нет, они не умирают. Не могут умереть, потому что за болотом видны мишени. Рассыпаются в цепь. Стреляют на бегу. Падают. Стреляют. Бегут. Стреляют. Мишени валятся. Метрах в трехстах правее два БТРа палят черными выхлопами и яростно ревут. Лопасти вертолета с воем раскручиваются. Им туда. Устремляются к ним. Пошел! Пошел!.. И вот уже вертолет грохочет над крышей четырехэтажного строения.
Четверо из вертолета стремительно спускаются по веревкам на крышу.
Еще четверо зависли над окнами второго этажа – по двое на каждое окно.
Ревя, приближаются БТРы. Прижавшись к броне, за ними шагают бойцы.
Опять наступает ад!
Взрываются и грохочут светошумовые гранаты, слепя и глуша все живое вокруг. Спаренные пулеметы открывают огонь. Бойцы по крышам боевых машин бегут к окнам. У них в руках буксирные крюки на тросах. Ногами выбивают стекла, рамы. С лязганьем накидывают крюки на прутья решеток.
БТРы сдают назад. Решетки выдираются с треском, с пылью и кусками стен.
Четверо нырнули внутрь.
Еще четверо по штурмовым лестницам карабкаются по стене на второй этаж.
Кто-то маятником влетает в окно и уже с подоконника палит из пистолета…
Вот и все. Дело кончено. Отработка штурма отдельно стоящего здания завершена. Мысли понемногу возвращаются. Робко так, ощупкой – остыл кипяток в затылке? не ошпарит?..
Перед строем – Ромашов.
Потому что Карпов отбыл в Управление, сообщив напоследок, что ими лучше всего было бы сваи заколачивать. Или даже пополнить какое-нибудь родильное отделение. Если, конечно, там своих рожениц не хватает. Поскольку он уверен, что даже беременные бабы могли бы действовать слаженней и четче.
– Итак, товарищи бойцы, – со вздохом начинает Ромашов разбор действий группы.
И закатное солнце освещает его хмурое лицо…
* * *
В половине восьмого автобус привез группу назад в расположение. Переодеваясь, Плетнев чувствовал себя измочаленным. И, пожалуй, не он один. Во всяком случае, на те шуточки и подначки, что, как правило, звучат в раздевалке утром, вечером ни у кого запала не хватает. Все сидят молча, устало шевелят босыми пальцами. Если кто-нибудь балагурит и смеется, вернувшись с полигона, значит, он провел день в тамошнем медпункте. Или в столовой. Но, конечно, если не считать Зубова. Этот вечно гогочет и подначивает…