Победивший платит
Шрифт:
– Позволь своей леди сохранить лицо, оставь ей комфорт и богатство, но подумай, как ограничить ее в остальном до совершеннолетия Лероя, - советует Нару.
– И не пытайся решить этот вопрос немедля. За каждую минуту спешки ты заплатишь золотом сейчас и тревогами потом.
– Верно, - вздыхаю.
– Изобретать подобного рода хитрости лучше обстоятельно, со сводом законов в руках и бдительным юристом рядом. Но детали сейчас не важны. Важно, что решение принято.
– И это меня страшит. Как все было бы просто, будь я на гребне волны, несущей
– Как ни привязывала меня к прошлому привычная жизнь, сейчас она представляется мне золоченой клеткой.
– Откуда ты можешь знать, заперта ли эта клетка?
– чуть улыбнувшись, возражает Нару.
– Новое пришло к тебе без твоего ведома один раз, почему не другой?
– Дважды?
– изумляюсь я.
– Такое? Вряд ли. Жизнетрясения ограничены в количествах, и мне еще очень повезло с человеком, в чье тело облеклась судьба.
– Я смотрю и не узнаю тебя, Иллуми, - честно признается Нару.
– Не скажу, что этот незнакомец не нравится мне, и, быть может, у него даже больше шансов выжить в одиночку, но... боги, как Эрик изменил тебя.
– Он подливает чая и придвигается чуть ближе.
– Чем я могу помочь тебе, кроме как выслушать?
– Вы уже помогли мне больше, чем я смел надеяться, - отвечаю искренне.
– Я боюсь одного: что за многообразием и сложностью дел позабуду сказать вам о том, как нищи любые слова благодарности по сравнению с тем, что я испытываю к вам?
Нару касается моего запястья - легким, экономным движением, более напоминающим прикосновение крыла бабочки, чем касание руки сильного еще мужчины.
– Твое благоразумие делает мои усилия ничтожными, - улыбается ласково, - и я рад тому, что ты не бросаешься вперед, ведомый лишь чувствами.
– Иные чувства настолько прочны и давни, что им невозможно не подчиниться, - выплетаю я вязь признательности в ответ. Сколько раз под крышей этого дома на меня нисходило спокойствие!
– Нару, простите меня за просьбу - я могу сегодня остаться у вас?
– Я буду рад, если ты это сделаешь, - он приобнимает меня за плечи, обдавая знакомым запахом духов. Я отвечаю объятием, ощущая, как разогревается утешенное добротой этого дома тело. Наши души настроены друг на друга, как и раньше, и я не стесняюсь сказать об этом.
– Разве иначе я мог бы тебя сейчас понять?
– улыбнувшись и проведя ладонью по волосам, комментирует Нару; умелые пальцы на секунду застывают над тугим плетением ритуальной косы.
– Позволь мне. Ты дома.
Шпильки по одной выскальзывают из волос, убирая стянувшую голову тяжесть. Я блаженно льну к нему, закрывая глаза и забывая обо всем.
– Вы поразительно хорошо меня знаете, - отвечая лаской на ласку, говорю я.
– Так хорошо, что мне нет нужды говорить о том, как сильно я ценю вашу привязанность и нежность.
– Как можно не быть нежным с тем, кому нужно утешение?
– совершенно серьезно спрашивает Нару. Он проводит пальцами по шее, не слишком настойчивым, но и не слабым движением, и расстегивает горловину тесного одеяния, позволяя мне вздохнуть.
– Ведь ты так редко позволяешь себе прийти за ним ко мне.
Он касается моего подбородка, я покорно приподнимаю лицо, подставляя губы ради поцелуя, ласкового и теплого. Этот телесный голод не имеет ничего общего с тем, другим... но об этом различии сейчас не стоит думать. Столь чуткому любовнику, как Нару, достаточно почувствовать одну мою ненужную мысль, чтобы его удовольствие оказалось испорчено.
Мы уходим из гостиной в спальню, и полурасстегнутая накидка не спадает с моих плеч лишь благодаря предусмотрительности покровителя, ласкающего сейчас только шею и плечи, целомудренно или рассеянно - неважно, зато обещая. Впрочем, на открытых взгляду частях тела тоже достаточно точек, прикосновение к которым способно взволновать. Перехватив запястье, я целую мягкую, без мозолей, ладонь. Все совсем по-другому, это правда, и происходящее больше напоминает сон, чем явь, - но сон уютный, спасительный.
– Боюсь, у меня не осталось терпения, - с ноткой раскаяния предупреждаю я, желая вспыхнуть побыстрее, чтобы не успеть задуматься о том, что я, собственно, творю.
– Боюсь, своим я с тобою тоже не поделюсь - у меня его не хватает даже на одного, - безмятежно сообщает Нару.
– Мы сможем позже принести друг другу извинения за поспешность, мальчик мой.
И не поймешь по знакомым глазам, серьезен ли Нару, иронизирует ли.
– Официальные, - соглашаюсь я, подчиняясь легкому направляющему касанию между лопаток.
– И очень попозже, если вы не против.
Комната, созданная для комфорта и удовольствий, как всегда, производит впечатление спокойствия и неизменного порядка. Резная ширма, мягкие банкетки, шелк в узорах цветущей жимолости - вот сюда положить накидку, а здесь, и только здесь, удобно оставить шпильки... И в намеренно приоткрытую дверь видна ванная - водяные стены, зримо веющие прохладной свежестью, так что взгляд невольно пытается поймать плывущую в зеленоватом мягком свете рыбу где-нибудь у себя над головой.
Освобожденные волосы, щекоча, струятся по лопаткам и ниже. А когда под завесь волос проскальзывает рука, то я едва подавляю желание, мурча, выгнуть спину.
Нару ведет изысканно и мягко, я отвечаю, и с каждой минутой все больше радуюсь возможности довериться умелому, знающему меня до последней струнки, любовнику, который к тому же чуть более нетороплив, чем я ожидаю. Тело само вьется лозой и подставляется под ласкающую ладонь.
Все правильно и точно - до последнего касания, до оттенка вздоха, и только сейчас я понимаю, как сильно меня изменил Эрик. Удовольствие, что сейчас дарит мне милорд, великолепно: мягкое, спокойное, нежное - но если так и не иначе будет всю жизнь, то умереть мне предстоит от скуки...