Победы, которые не умирают
Шрифт:
Приближение лета уже вовсю ощущалось по жаре и буйной растительности, покрывавшей всё вокруг. Речки ещё не успели обмелеть, воздух не раскалился от летнего зноя, и Эгина казалась Леандру раем. Оливы, фисташки, миндаль, виноград – чего тут только не росло.
Леандр жил в мире, который казался отчасти нереальным, настолько жизнь здесь отличалась от того, к чему он привык в Таврии. Мореплавание, составлявшее одну из основ благосостояния Эгины, здесь процветало, и дети с малых лет учились управлять вёслами и парусом. Уже почти год Леандр постигал эту премудрость под руководством эгинских моряков, среди которых он особенно сдружился с бывшим учеником Праксидама Калиппом – опытным мореходом, чей сын Ксенокл, ровесник Леандра, давно готовился к Олимпийским играм среди юношей.
Леандр как никогда ощущал теперь свою близость культуре эллинов, о которой постоянно твердил отец. Свободное от учёбы время он проводил в гимнасии и палестре, впервые получив возможность заниматься атлетикой и бегом. Местный оружейник изготовил Леандру доспехи гоплита, и Калипп, который сам принадлежал к классу тяжеловооружённых воинов, пристроил его в свой отряд обучаться военной премудрости вместе со своим сыном. Вечера они часто проводили вместе, говоря обо всём за ужином в компании других моряков, воинов, атлетов, а также молоденьких танцовщиц. Леандр даже научился играть на авлосе 6 , который часто использовался в военных походах. А ещё он познакомился с театром: Калипп свозил его в Афины на Великие Дионисии 7 , где можно было посмотреть необычное для жителя дальних колоний представление, и Леандр был очарован зрелищем. Новый мир стал неотъемлемой частью новой жизни Леандра, и он был счастлив, почти не думая о возвращении домой, хотя скучал по отцу и очень хотел узнать, как там Иола. С приближением лета Леандр хотел было заговорить с Праксидамом об отъезде, когда всё чаще стали говорить о грядущих Олимпийских играх. Отъезд был отложен.
6
Авлос – музыкальный инструмент наподобие флейты или свирели.
7
Дионисии – афинский праздник в честь Диониса, бога вина и веселья. Великие Дионисии проводились в марте-апреле, Сельские Дионисии – в ноябре-декабре. Из плясок и гимнов в честь Диониса зародились первые театральные представления.
В этот день Леандр, Ксенокл и их старшие товарищи пришли на рыночную площадь столицы острова, которая также носила название Эгина. Леандр осмотрелся – его привлекло странное оживление. Народ стекался на агору, где явно происходило нечто интересное. Всё вокруг заполонила толпа, а в центре на выстроенном на скорую руку пьедестале возвышался глашатай-спондофор в венке из оливковых листьев. Внезапно установилась тишина – немыслимая на вечно заполненной народом агоре – и гонец заговорил. Леандр почти не слышал его слов, так как находился слишком далеко, но одна фраза всё же долетела до юного понтийца: «Пусть не будет отныне убийств и преступлений, прекратятся войны и не слышно будет звона оружия». Все внимательно слушали глашатая, радуясь чему-то. Леандр протиснулся поближе к пьедесталу и наконец понял, в чём дело. Гонец сообщал о начале очередных Олимпийских игр, которые должны были состояться через месяц. Леандр мечтал увидеть Олимпийские игры с тех пор, как впервые услышал о них на борту судна, увозившего их с отцом в дальние неведомые земли Северного Понта. Для него игры всегда означали связь с другими эллинами, с прежней жизнью отца, он мечтал ощутить единение с народами, чьи предки создали огромный мир, знакомый с детства по рассказам и мифам. Леандр дослушал гонца, который объявил о начале экехейрии – священного перемирия, во время которого не должно быть места войнам. Нарушение грозило исключением полиса, начавшего войну, из числа участников. Любой, кто хотел посмотреть игры, имел право сделать это свободно и беспрепятственно, не боясь за свою жизнь.
Гонец закончил свою речь и отправился далее, а люди начали расходиться, переговариваясь и делясь планами поездки в Олимпию. Ксенокл с горящими глазами предвкушал поездку в Элиду.
«Я тоже поеду», – решил Леандр. Разве можно упустить такой шанс?
Клеант готовился к Олимпийским играм так, словно от них зависела его жизнь. Даже во сне он без конца бегал по дорожке гимнасия: накручивал круг за кругом, не в силах остановиться, а потом просыпался, натянутый как тетива. После долгих месяцев тренировок его выбрали среди других претендентов, разрешив прибыть в Элиду, чтобы там готовиться последний месяц.
Прошедший год оказался трудным. Клеант и подумать не мог, что это так трудно – стать кандидатом на участие в играх. Дело было не столько в том, чтобы показать, на что ты способен, сколько в том, чтобы убедить власти Спарты позволить ему ехать на игры. Ведь вся оплата за подготовку к соревнованиям ложилась на плечи государства, а оно не станет помогать тому, кто не соблюдает его обычаев и традиций.
Поэтому Клеант стал вести себя иначе среди спартанцев. Раньше он был для многих изгоем, держался особняком, не умея и не желая становиться частью воинственной массы, которая жила воспоминаниями о войнах, подготовкой к ним и участием в бесконечных заварушках, которых много было в это неспокойное время. Не было в нём безудержного стремления силой оружия утверждать своё превосходство. Слишком часто он сам испытывал на себе действие чужой силы, не обременённой мыслью.
Однако Клеанту пришлось менять своё поведение и отношение к окружающим. Чтобы государство не мешало выполнить мечту, надо было быть его частью, выделяясь не за счёт отличия от остальных, а благодаря доблестям, почитаемым в Спарте. Прежде всего смелости, силы, умения выживать, подчиняться приказам старших, умения быть лидером, терпеть боль. Уроки Ликурга были усвоены им давно, но до сих пор он не пытался применять их на практике. Теперь, решил Клеант, время пришло.
По возрасту Клеант уже мог принимать участие в Олимпийских играх, пусть и среди юношей-эфебов, а не взрослых. Когда-то именно юные спартанцы завоёвывали многочисленные победы на играх, но те времена давно миновали. Спарта предпочитала готовить воинов, а не атлетов. Желающих, впрочем, это не останавливало.
Поставив цель принять участие в следующих играх, Клеант решительно шёл к ней уже четыре года. Для начала он расспросил Каллитела, который был его единственным другом, о том, что надо, чтобы стать участником игр. Каллител, хоть и безуспешно, но принимавший участие в прошлых играх, поделился опытом, который очень пригодился Клеанту, и когда пришло время, он сумел показать, на что способен. Бегать быстрее него не мог никто. Клеант каждый день пробегал по тридцать стадий, и даже самые ярые его недоброжелатели постепенно перестали относиться к нему с презрением. Жаль, конечно, что пришлось отказаться от долихоса – для эфебов разрешены только бег на стадий, борьба и кулачный бой, – но, в конце концов, бег есть бег, даже если юношам приходилось бежать не целый стадий, а немного меньше. Конечно, бег не ценился в Спарте так, как разные виды борьбы, но победить в этих видах Клеант не мог – это он понимал. Впрочем, борьбой Клеант тоже занимался всерьёз, отдаваясь этому со всей страстью, на какую был способен, поскольку те, кто участвовал в играх, обязаны были принимать участие во всех видах состязаний. За три года он успел нарастить мышцы и укрепить торс. Благодаря бегу его ноги были подвижны и неутомимы. Соревнования-агоны, проводившиеся в Спарте, никогда не обходились без участия Клеанта. Он упрямо и решительно избавлялся от противников, побеждая их или заставляя платить за победу такую цену, что, даже победив, они не могли назвать себя лучшими бойцами. Конечно, победить сильнейших борцов, которые приезжали на Олимпийские игры, он не сможет, но своим выступлением уж точно не посрамит Спарту.
Постепенно взрослые отметили настойчивого юнца, который не боялся самых сильных соперников, и начали поручать ему руководство отрядом, в который он входил. Клеант и сам не заметил, как на него начали смотреть снизу вверх те, кто совсем недавно почти его не замечал, а ровесники начали гордиться тем, что он возглавляет их отряд. Ему всё чаще говорили, что такой сын – гордость для любого отца.
На занятиях он по-прежнему преуспевал. Впрочем, обучение всему, кроме военного дела, по мере взросления сводилось к минимуму. Умения читать и писать для спартанца более чем достаточно – многие даже имя своё написать едва могли, но не слишком огорчались по этому поводу. Лишь рассказы о победах Спарты и Ликурге, музыка и поэзия Тиртея, прославлявшая образ жизни Спарты, оставались предметом изучения в школе.
Клеант следовал заветам Ликурга, создавшего Спарту, которая внушала страх окружающим странам. Для успешного военного государства главным были система воспитания, дисциплина и военная организация. Для Клеанта это выражалось в том, что следует быть сильным духом и телом, умелым воином и атлетом, способным идти вперёд, даже когда остальные бегут назад. Там, где одни брали мощью тела, он обладал стойкостью и умением анализировать действия противника. Праксидам в Олимпии сказал ему, что борьба происходит не только на площадке палестры, но и в головах. Тогда он не понял смысла этих слов, но постепенно пришёл к выводу, что умный в состоянии победить сильного, если сможет предугадать его действия. Клеант изучал приёмы борьбы, наблюдал за ходом схваток, учился молниеносно реагировать на выпады противников. Там, где не хватало силы, он использовал ловкость, скорость и ум. Клеант и сам удивлялся, как легко он сумел стать тем, кого называли «настоящий спартанец», стал частью организма, который представляла собой Спарта, живущая по единым установлениям, нормам и законам. Соблюдай их – и всё. Иногда Клеанту казалось, что спартанцы даже во сне дышат в едином ритме, где нет места сбоям. Что будет, если нарушить налаженную работу, если отдельные части захотят чего-то, не предусмотренного Ликургом, – эти вопросы Клеанта не волновали. Единственное, что он не мог изменить в себе, это отношение к Праксидаму, которое было слишком личным для Спарты, но Клеант решил, что тут нет ничего плохого. Брать пример с олимпийского чемпиона – это естественно.
За год до очередных игр Клеант обратился к коллегии пяти эфоров, управлявшей в Спарте почти всеми делами, и получил разрешение на участие в играх. Клеант несколько месяцев усиленно тренировался, чтобы за месяц до начала игр прибыть в Элиду. Отец должен был сопровождать Клеанта, но погиб во время на охоты на медведя.
Дождь, редкий гость для начала лета, поливал с неба, размывая засохшую землю. Чёрный плащ, накинутый поверх чёрного же хитона, промок до нитки, но Клеант стоял у только что насыпанной могилы, глядя, как остатки возлияний – вина и молока – ручейком сбегают с могильного холма вместе с дождевой водой. Несмотря на рыхлую землю, ручеёк не впитывался в неё, а стекал вниз, прямо в Аид. Ветер разметал прядь волос, срезанную Клеантом с собственной головы и положенную на могилу. Мелькнула крамольная мысль, что даже боги не принимают посмертной жертвы отцу от сына, словно понимая, насколько далеки друг от друга, насколько чужды были эти два человека. Для Спарты это было нормально, потому что полагалось считать отцами и почитать как таковых всех мужчин государства, но ведь Клеант в Олимпии видел: может быть иначе. Поэтому он до сих пор стоял под дождём, хотя все остальные давно разошлись, даже близкие друзья отца, которые на плечах принесли к месту погребения кипарисовый гроб.