Побег с «Оборотнем»
Шрифт:
— Вы никогда не замечали, чтобы ваша жена разговаривала с Поличным?
Да боже упаси! Он категорически против. Любое волнение ее прикончит! Тем более, общение с этим гнусным типом! Он всячески ограждает ее от подобного. Тиночка ни с кем не общается, она и сама не хочет. Возможно, в дальнейшем, когда она будет лучше себя чувствовать…
Итак, что же произошло в воскресенье 14 июня? Поляков был категоричен — ничего. Супруга встала в девять утра, села к телевизору. А он дремал, просыпался, опять дремал. Он так выматывается на работе, сон ему жизненно необходим, он просто не будет чувствовать себя человеком, если не проспит хотя бы восемь часов… Окончательно он проснулся в районе одиннадцати. Сходил, умылся. Жену застал на кухне — она заваривала свой любимый зеленый чай. Нет, не заметил он в ее поведении
— Вы не будете возражать, если я поговорю с вашей супругой? — мягко поинтересовался Турецкий.
— Буду, — испугался Поляков, — с моей женой уже говорили. Я не могу позволить, чтобы она опять волновалась. Что вы хотите? Тина не скажет ничего нового. Только через мой труп! А если начнете действовать силой, то я уже сегодня напишу жалобу районному прокурору, и кем бы вы ни были, вам несдобровать!
Турецкий переглянулся с сопровождающим его милиционером. Тот пожал плечами. Милиционеру было глубоко безразлично.
Беседа со старушкой из шестой квартиры оставила еще более тягостное впечатление. Гражданка Анцигер Ия Акимовна не была душевнобольной, как бы ни хотелось в этом увериться высокому милицейскому начальству. Подобных старушек он повидал на своем веку неисчислимое множество. Критика всего и вся — это смысл жизни. Останься в стране коммунистический строй — они бы и его критиковали. Аккуратная, ухоженная, благообразная женщина — открыла дверь не сразу, долго не могла взять в толк, чего от нее хотят, ведь ее уже допрашивали, она все сказала! Но Турецкий умел производить впечатление на подозрительных старушек: несколько добрых слов, соответствующая интонация — и он уже в квартире. Вспомнил между делом, как приходилось работать в восьмидесятые. И коррупция не была такой разнузданной, и милиция не была такой продажной, и преступления раскрывались исключительно по горячим следам. Старушка возбудилась — как вы правы, молодой человек! Раньше было лучше, пристойнее, честнее! И почему не хочет этого понять современная молодежь? Какие нравы, куда катится эта глупая страна? Даже собственный сын погрузился в грязную пучину коммерции!
Пусть обманом, но Турецкому удалось добиться расположения пенсионерки, проникнуть в квартиру. Он сделал знак сопровождающим остаться на пороге, ведь одно неверное слово, и рухнет мост взаимопонимания. Он отказался от чая, восхитился уютом в квартире, стал рассматривать старые фотографии, с трудом соображая, что на них запечатлено. Внимательно выслушал сопровождающий просмотр комментарий, внял лекции о гадких соседях, о бездушном сыне, который поселил ее совершенно одну в этой бескрайней квартире. Ей приходится закрывать ненужные комнаты и месяцами в них не появляться, поскольку ей эти помещения абсолютно не нужны, а наводить порядок в столь огромной квартире у нее нет ни сил, ни времени! Две «лишние» комнаты действительно были заперты, старушка пользовалась только гостиной, кухней и санузлом. Не возражает ли достопочтенная Ия Акимовна, если он заглянет в пустые помещения? А это еще зачем? — старушка насторожилась, он едва не разрушил тот самый хрупкий мостик. Не стал настаивать, рассудив, что в прошлый выходной милиция не могла не осматривать пустые комнаты и вряд ли имеется нужда повторять эти глупости. Вероятность, что под обросшей пылью кроватью лежит потерявшийся майор МВД, была достаточно низкой.
— Прошу прощения, Ия Акимовна, но, я слышал, что у вас с Евгением Михайловичем Поличным сложились довольно прохладные отношения. Не могли бы вы это подробно прокомментировать?
— Садитесь, молодой человек, — резко отозвалась старушка, — не мельтешите перед глазами. Вы какой чай предпочитаете — зеленый, черный, красный?
Турецкий предпочитал иного рода напитки, но согласился на черный. Он должен был набраться терпения. С деликатной улыбочкой наблюдал, как старушка тащит из кухни витиеватый поднос, выгружает заварочный чайник, крохотные фарфоровые чашки, вазочку с «раритетными» сушками. Совершенно
Турецкий терпеливо слушал, прихлебывая жидкий чай. Да, старушка частенько выходит на улицу погулять, общается с товарками из соседнего подъезда, совершает вылазки в ближайший продуктовый магазин. Ужас, цены в магазине такие, что мгновенно увеличивают объем прически! Дальше своей улицы она не ходит, боится, а информацию о том, что происходит за пределами квартала, получает из телевизора и местной радиосети. Ей хватает, чтобы сформировать собственное, «единственно правильное» мнение. Только Богу, в которого она никогда не верила, ведомо, куда катится эта страна. В последние дни перед исчезновением Евгений Михайлович Поличный на ее жизненном пути не возникал. Иногда она слышала, как поет, принимая ванну, его дочь Раиса. Какой отвратительный голос, какие мерзкие песни… Не слышала ли она, как поет Раиса после исчезновения отца? — Нет, надо быть объективной, после исчезновения уже не поет. А вот рыдания она слышала, вот только непонятно, кто их издавал: мать или дочь. Ну что ж, чисто по-человечески ей этих женщин жаль, но сами виноваты, раз согласились быть членами семьи оборотня…
Надрывный голос старушки застрял в ушах, дребезжал, как разбитая рессора, когда в окружении уставших от ничегонеделания стражей порядка он взбирался на последний этаж. Конца этому маразму, судя по всему, не предвиделось.
— Здравствуйте, о, господи… — сказал открывший дверь седьмой квартиры молодой человек в цветастом халате и влажными, черными, как сажа, волосами. У него была изнеженная бледная кожа, удлиненное холеное лицо, огромные, какие-то не мужские глаза. А еще, пока он не успел спрятать в карманы руки, Турецкий обратил внимание на тщательно обработанные и покрытые прозрачным лаком ногти.
— О, господи, здравствуйте, — согласился Турецкий, — некто Каневич, если не ошибаюсь? Вы позволите?
— А на каком, простите, основа…
— Это не арест, — успокоил Турецкий, — легкая непринужденная беседа. Госпожа Харецкая уже дома?
Уполномоченным по ведению переговоров на данной территории молодой человек не являлся. Безвольный жалкий тип, бессовестный паразит на содержании у богатой дамы. Она его кормит, предоставляет крышу над головой, безбедное существование, а он удовлетворяет ее по ночам в постели. При этом ведет смиренный образ жизни, на стороне не гуляет, собственного мнения не имеет и трясется всеми фибрами души за сохранность своего статуса. Во всяком случае, на ближайший отрезок времени. Пока не найдется другая дама. Побогаче и помоложе. «Интересно, они у нотариуса договор оформляли?» — подумал почему-то Турецкий.
Явление дамы не заставило долго ждать. Она возникла на пороге спальни — с распущенными волосами, немножко мятая, в махровом халате, наброшенном поверх пеньюара. Дама немного напоминала голливудскую актрису Рэйчел Уайз — но не в том возрасте, когда ее героиня вприпрыжку бегала от озверевшей мумии, а в том, какой она станет через десять лет. Впрочем, выглядела бизнес-леди пока еще сносно. Широковатая в кости, женственная, волосы густые, с тщательно закрашенной сединой. Строгое лицо, тонкие ниточки выщипанных бровей, волевой подбородок.
— Простите за вторжение, Надежда Леопольдовна, — учтиво вымолвил Турецкий. — Позвольте с вами поговорить. Десять минут. Вы понимаете, чем вызван визит.
Дама внимательно смотрела ему в глаза. Она была умна, сообразительна — во всяком случае, настолько, чтобы не делать из своей реакции шоу. Покладисто кивнула.
— Хорошо. Повторение — мать учения, господин следователь? Впрочем, ваше лицо мне незнакомо. Вы не обидитесь, если я не буду приглашать вас в квартиру?
— Нисколько, — широко улыбнулся Турецкий. — Поговорим, не сходя с этого места.