Побочное действие
Шрифт:
Как там было в голове у доктора? «Не в клетке – уже неплохо»? Мысль возникала у него периодически, поплавком колыхалась на поверхности разума, создавая помехи. Впрочем, наверно, «неплохо» – это когда есть куда скрыться от солнца, потому что тени от гладких бамбуковых прутьев попросту не существовало. Как не давала её и красная рванина, развешенная тут же, — не ткань, а будто потроха чьи-то швырнули на решётку да так и оставили. Существу в клетке прятаться было некуда, и оно неловко корчилось, подтягивая к груди колени, но даже сжаться в комок не получалось.
Перекрестье прутьев, верёвка, руки над головой. Разводы грязи на светлой коже, торчащие вперёд локти содраны. Чёрные потёки вокруг бледно-голубых глаз; зрачки сжались в крохотные точки. Взгляд куда-то прямо перед собой — почти никакой осмысленности, только что-то, похожее на обиду. Губы, пухлые тоже по-детски, — девушка постоянно шевелила ими без звука, тревожа сухие складки кожи с остатками яркой косметики.
«Неплохо» – получить воду. Пару глотков, ровно чтобы не умереть, и совсем недавно – подсказывало внутреннее зрение, но Мэл упрямо пользовалась обычными человеческими чувствами. Вглядывалась в изрытую почву, на которой местами чётко отпечатались крупные звериные следы. Медленно втягивала в себя запах выделений, не разберёшь, животных или человеческих. Слушала, как дышит пленница — прерывисто, с редкими всхлипами. Да и посторонние звуки тоже слушала, впитывала.
В нескольких шагах заходилась рычанием и лаем гладкая пиратская псина – на них Мэл успела насмотреться, внимания уже не обращала. Просто одна из красноглазых тварей с клыками в хлопьях слюны, ничем не лучше хозяев. Часто налетал ветер, подвывал в застывших отдельной стеной серых валунах, гремел, ломясь в латаный забор. Вою и грохоту вторили листья и травы, да пальмы, тесными группками окружавшие аванпост, усыпляли мозг мерным перезвоном, будто на них развесили воздушные колокольчики. Или это Мэл всё ещё настолько слаба, что способна отрубиться от неподвижности, в то время как девчонка в клетке продолжала таращиться и шептать. Вроде бы, чьё-то имя, каждый слог — как шаг в пустоту.
Мэл не выдержала. Содрала все блоки и щиты, которыми берегла себя от потери сил и обмороков. Вслед за звуком шагнула в чужую память. Сходу угодила в темноту, что с плеском покачивалась перед глазами, разбавленная только колкими звёздами. Потом блеснул белым луч, выхватил на секунду босые стопы на желтоватой поверхности, а дальше — кусок борта, тоже жёлтый. В него с хлюпаньем бились чёрные волны; свет мимоходом высеребрил их низкие гребни, качнулся. Снова борт, рядом – женская фигура, такая же округло-женственная, как у пленницы в клетке.
Девушку у борта тошнило, долго и сильно, голые плечи жалко вздрагивали, укрытые только пеленой длинных, медно-рыжих волос. Луч тоже трясся – фонарик явно держала рука неуверенная и слабая, но высветить произошедшее дальше это не помешало. Согнутая фигура вдруг резко выпрямилась, покачнулась, и…
Мэл подавилась вдохом: в ушах звенел чужой крик, неожиданный и громкий.
– - Эб-би… – пухлые губы шевельнулись. На этот раз слово прозвучало чётче – действительно, имя. Так её звали – ту, что свалилась в чернильное море и исчезла на глазах у родной сестры, сидящей сейчас в бамбуковой клетке, как пойманное животное.
– С ней была сестра, – пробормотала Мэл, заворожённо глядя, как мечется по волнам белый луч. На смену ему, будто кто-то переключил канал, вдруг явились другие лучи, разноцветные, секущие полумрак в такт музыке, оглушительной и непонятной. Потом перед глазами возник огромный бокал, в нём плескалась огненная жидкость, а чья-то ладонь совала под нос горсть капсул, таких же цветных, как лучи. Новая картинка: режущий слух хохот, качка, мельком – белоснежная надстройка, явно на палубе морского судна.
– Спускай эту сраную шлю-шлю-пку, я х-хочу видеть звёзды… – сказали пьяно, заплетающимся языком, где-то под ухом.
– Они сели в шлюпку вдвоём…
– Серьёзно? Блядь! Хе-хе, какие занятые истории подкидывают твои ёбаные способности, сестрица! Ебать! – За спиной отрывисто расхохотались, заставив Мэл дёрнуть плечом. – Сраные цивиллы. Думают, под них ляжет весь мир. И воды морские расступятся!
Надо же, он даже молчания всё это время не нарушал, хоть всегда норовил требовать ответа тут же, по первой своей прихоти. Позволял впитывать и чувствовать… сволочь. Мэл захотелось позвать пленницу – «Эмили» – родители явно добивались созвучия в именах сестёр. Но здесь созвучия не помещались. Одни диссонансы вылезали на каждом шагу: рычали, переругиваясь, собаки, явно что-то не поделив, да всхлипывала девчонка, застряв в моменте гибели своей «Эбби». Прокручивала его раз за разом в надежде – вдруг кто-то добрый щёлкнет переключателем, убрав из сознания страшную картинку.
Только и через пять сотен лет «добрые» находились редко. Если всё-таки отыскивались, просто не всегда успевали. Прибывали к оплавленной развалине с тем, что осталось от пассажиров и экипажа. Бесстрастно поднимали документацию, фиксировали имена пропавших без вести, даже не сомневаясь: где-то они все есть, в подвалах и трюмах. В клетках, правда, не бамбуковых.
Этим людям везло, если к их спасению подключались силы военно-космического флота. Где-то там, откуда у Мэл остались только упорно молчащий наушник, комбез в саже… впрочем, и его уже куда-то дели. Да, и ещё она сама, в застывших колом нелепых штанах и майке, вместе со своей «силой» и какой-никакой выучкой. И ненавистью, кстати, тоже.
Ненависть серой занавесью перекрыла солнечный свет, застила кольцо горных зубцов, дым от костра, чёрным столбом подпирающий пронзительно-голубое небо. Чувство с неясной целью и адресатами – хотя вот же он, главарь, стоит за спиной, ухмыляется, будто пожирая эмоции жертв. Как он там говорил? Никогда ничего не меняется? Конечно, нет, особенно такие вот дикари, как он сам. Разница только в транспорте, оружии, а деньги за пленников бандиты любили во все времена. За людей, как за скот, – и Эмили уже почти продали. Ничего не поделаешь, как не сломаешь пальцами гладкий бамбуковый ствол.
Солнце, кажется, всё-таки проплавило череп насквозь, запустив в мозг бредовую идею-видение: оттолкнуть главаря, выдернуть колышек, запирающий клетку… Интересно, через сколько секунд двое соглядатаев мистера Хойта, приставленные к потенциально ценному «экземпляру», откроют огонь? И почему тело совсем отказывается повиноваться, как будто его придавило многократной перегрузкой при ускорении?
Пальцы совсем побелели, когда Мэл до боли сдавила поперечный прут клетки. Наверно, в некоторых случаях тело просто настолько умнее мозга, что вынудить его совершить самоубийство невозможно. Пленница всё так же бормотала и слабо озиралась, как мелкий зверёк из норы, – глупая девчонка, которая вляпалась по самое «не могу». В это дерьмо, которым заправляет Ваас Монтенегро.