Побочное действие
Шрифт:
– Ваас, ты, конечно, всегда меня смешил, но это даже на анекдот не похоже… – Мэл вдруг ощутила укол то ли догадки, то ли случайно пойманной мысли – кажется, это и был человек, который придумал замечательную фразу «равный обмен». Притом как раз в смысле, в котором её толковал Ваас. Как бишь его? Хойт.
– Да, блядь, это и не анекдот! – вырвалось-таки у пирата, но как-то заискивающе, как разговаривают только с теми, за кем стоит сила. Новая догадка потащила за собой смутную идею, какую… какую же – Мэл снова стала задыхаться. Что-то сделать, только что? Такое, чтобы разом избавить себя от «основной программы» мучений, приготовленной главарём.
– Я понял, тебя совсем унесло. Пробовал что-то из опытов Доктора Э?
Мэл вдруг нащупала «на сцене» ещё одного человека. Такое иногда случалось: сущность одного оказывалась более податливой, чем нутро другого. Воздействовать на таких обычно было проще, только наскрести бы сил. Вот так, едва посмотрев сквозь ресницы: стоит в двух шагах, никакого красного тряпья, наоборот, одежда похожа на форму – оттенка в полутьме и не разглядеть, но, кажется, что-то зеленоватое. Лицо закрыто, смутно видное оружие на ремне уверенно лежит на сгибе левой руки – положение, из которого им легко воспользоваться в любой обстановке.
Мэл опустила веки и впервые за часы, проведённые в этом месте, сумела погрузиться в сероватый полумрак, что не имел ничего общего с ночью или обмороком. Тот самый слой мира, где можно было коснуться «проводков», по которым бежали импульсы чужой жизни.
Глава 11
Это напоминало прямой массаж сердца. Бескровный, конечно, — мысль вызвала у Мэл слабую, почти неосознанную полуулыбку. Мужчина с оружием на сгибе руки всё ещё что-то жевал с почти меланхоличным спокойствием, даже не подозревая: сквозь грудную клетку в самый центр его жизни уже проникли бесплотные пальцы. Остановились на миг у пульсирующего алой энергией сгустка, едва ли не ласково пробежали над огоньками отдельных импульсов – одним, другим. А затем кинжальным ударом сунулись в самый центр.
Человек подавился жвачкой, но задохнуться от этого просто не успел. Слева и в центре груди молнией вспыхнула боль, отразилась от лопаток, когда кровь из разорванных клапанов выплеснулась в полости сердца, заполнила их почти мгновенно, гася сокращения. Пот, покрывающий тело в душную ночь, мгновенно стал холодным и вязким, как подёрнутая льдом смола. Таким же вязким, в густеющей алой пелене мгновенно увиделось пространство под навесом, где болталась привязанная за руки пленница, кажется, совсем беспомощная.
А потом картинка вместе с застилающим её кровавым туманом просто свернулась в одну точку и исчезла, как будто древнему телевизору отрубили электричество. Кажется, был ещё предсмертный хрип, но Мэл только улыбалась, чуть обнажая пересохшие дёсны и пряча лицо в складках рукава. Интересная штука восприятие: чужая боль в такие моменты блокировалась автоматически, оставались только кадры чужого зрения, бесстрастные, как невыносимой старины кинохроника. Мэл не жаловалась, тем более сейчас: перед полуприкрытыми глазами уже водоворотом закручивалась боль собственная, и скорость вращения всё увеличивалась, утягивая на дно, в темноту. Туда, где слепящий фонарь-плошка сворачивался в красную точку.
Совсем рядом что-то рыкнули, кажется, матерно, а потом Мэл показалось, что фонарь всё-таки взорвался. Не сверхновой, а множеством искр, когда всё тело полностью сотряслось от бокового удара в лицо. Кажется, хрустнула шея, голова запрокинулась назад, а рот мгновенно заполнился металлическим привкусом. Промелькнула мысль: если последует ещё один удар, череп лопнет к хренам собачьим, а она не сможет даже защититься…
– Вот об этом я и говорил тебе, Хойт, – в ушах визжало и скрежетало, но сквозь какофонию как-то пробился голос главаря, далёкий и мрачный. – Мы поймали ёбаную ведьму…
Пират пробубнил что-то ещё, совсем уж невнятно, ему в ответ что-то прозудели. Звуки вязли в сгустившемся воздухе, содрогали его, как плотную мембрану, и Мэл только стискивала зубы, потому что каждое такое сотрясение отзывалось в затылке миниатюрным электрическим разрядом. Из какого-то дикого упрямства Мэл силилась держать глаза открытыми: сейчас, вот сейчас «босс» велит уничтожить пленницу за смерть своего человека, и момент этот нужно было встретить, хотя неизвестно, как и зачем. Но впереди трясся и покачивался какой-то мерзкий, похожий на гигантскую медузу студень цвета разведённой водой крови, за ним плавали неясные объёмные тени. А под рёбрами колючим клубком закручивалось ожидание: ну, давайте, чего медлите?! Стреляйте, режьте, что там ещё…
— …зывай её! — звенящая от натяжения мембрана вдруг подалась, пропустив с обрывком фразы холодный, не терпящий возражений голос. Тут же стало как-то тесно, совсем уж душно, как будто медуза-гигант решила поглотить жертву, а потом безвольно повисшее тело встряхнули. Неизвестно, зачем, но студень перед глазами дрогнул, истончаясь. Снова это лицо. Эти тускло мерцающие глаза в чёрных тенях, эта кривая ухмылка, а потом ещё и пальцы в лоскутьях пластыря, сжимающие чересчур уж знакомое лезвие.
Мэл сглотнула отдающую металлом смесь крови и слюны вместе с вялыми рвотными позывами. Скользнула взглядом по «браслету», который ей явно и ненавязчиво «продемонстрировали». Слишком много усилий: затылок рассекло болью, картинка потемнела, а рука врага с собственным оружием Мэл уплыла из поля зрения.
Падение вышло почти нечувствительным: освобождённое от опутывающих запястья верёвок тело просто осело вниз тряпичной куклой. Мэл ткнулась щекой во что-то тёплое и вязкое, слабо застонала, почти задохнувшись от концентрированного медного духа. Попыталась отодвинуться, да так и осталась бы распластанной между двух трупов, если бы её вдруг не потянули вверх, да не придали подобие сидячего положения.
— Ну что, сука, непривычно? – голос главаря смешался с водяным плеском, похожим на пощёчину. Пахнущие гнилью тёплые струйки заползли на губы и в уши, но Мэл всё же услыхала продолжение: – Очухалась, блядь?
«Очухалась» — сказано слишком громко, но картинка сделалась немного чётче. На расстоянии шага застыла с ведром в руках фигура пирата – причудливо-чёрный силуэт, за спиной которого с убойной яркостью разливался свет фонаря. Мэл инстинктивно зажмурилась, чтобы сморгнуть дикую резь в глазах от смешанных с тухлой водой слёз. Воздух рядом пришёл в движение, будто зашевелились тяжкие пласты набухшей от влаги ткани. По деревянному настилу шаркнули подошвы — громко, страшно громко, а потом Мэл окатило секундным ознобом. Нет, тропическая ночь не сделалась прохладнее — холодом веяло от сущности человека, что сейчас разглядывал пленницу. И Мэл заставила себя разлепить веки, удостовериться – восприятие не обмануло, не покинуло совсем, подбросив взамен бредовые фантазии.