Побочное действие
Шрифт:
Пульс заколотился в висках, взбивая кровь, словно бурлящую в котле воду. Впрочем, кажется, море и так почти кипело под торчащим в зените солнцем, всё вокруг обращалось в огненную лаву, а Мэл тянула в улыбке испещрённый ранками рот и старалась не шататься от гадкого предчувствия, что давило голые плечи вместе с бешеным жаром светила.
– Я рад знакомству. И счёл, что вы могли бы задержаться ещё на пару минут. – Честно говоря, лучше бы он вообще не улыбался. И не строил из себя верх гостеприимства, широким жестом указывая куда-то за надстройку с её слепыми тёмными окнами. У отца к старости зрачки стали такими же слепыми, особенно когда он говорил о людях, которых убрал с дороги. Правда, вспоминал он о таком нечасто, и каждый раз ради дочери. Для представления, ради наглядности.
Этому тоже можно было сдавить глотку, как отцу. Заставить захлебнуться глотком сигарного дыма, но развернуться и уйти потом просто не выйдет. Разве что за борт, к акулам. Или просто шагать механически, куда указали, глядя точно перед собой. Чуть вздрогнуть, когда под ногами загремел лист железа поверх деревянного настила – интересно, зачем он здесь? Тут же забыть этот вопрос, уткнувшись взглядом в железный ящик.
Просто ящик – в него как раз поместится один человек, если поставить его в животную позу на четвереньки. Просто окошко с вертикальными прутьями, почему-то кривыми, будто оплавленными высокой температурой. Нет, именно что оплавленными.
Полуденный свет чертил такие же оплавленные контуры вокруг человеческих фигур. Большего было не разглядеть, но Мэл не пользовалась зрением, чтобы понять – ящик не пуст. Существо внутри истекало потом в нагретом на солнце металле, дышало натужно и шумно, заглатывая раскалённый воздух. Мэл вдруг поняла: этот пленник прекрасно знает, что ему уготовано. Знает: ещё не слишком жарко, но сидит без движения, тянет в себя бензиновые испарения, грузной массой опираясь на горячую стенку.
На секунду Мэл взглянула чужими глазами. Их заливало влагой и пощипывало; капельки блестели на крыльях широкого носа и переносице, но человек даже не пытался вытереть лицо. Только бессмысленно таращился в противоположную стенку, которая выглядела, как внутренняя поверхность жарочного шкафа.
«Ноги перебиты. Обе», – поняла Мэл, когда чужеродная боль заплясала перед лицом круговертью белых предобморочных точек. Но пленник пересиливал боль. Ему помогала ненависть, что заставляла трепетать крупные ноздри – будто зверь учуял исконного врага. Или услышал, как гремят по железу его по-хозяйски неспешные шаги, безошибочно выделив их среди топота других ног, обутых в тяжёлую обувь.
Другая ненависть упиралась Мэл прямо в спину – душной тенью, сгустком черноты под оболочкой покрытого шрамами тела. А «хозяин» только улыбался слегка, будто не было в мире лучше подарка, чем животное отвращение слуги и врага.
– Небольшое представление для нашей новоприбывшей дамы. Надеюсь, впечатлит и вдохновит на дальнейшее сотрудничество, – этот шёлковый тон вызывал желание ощетиниться, но лицо у Мэл окаменело совсем. Чёрт возьми, это ведь так привычно! Привычно носить невидимую маску, проходя мимо того, что происходит вокруг. И смотреть, как на конце жуткого музейного экспоната – длинной деревянной спички рождается крохотный, пока безобидный огонёк – тоже уже почти привычно.
Мэл пропустила момент, когда огонь, выпущенный из длинных, покрытых табачными пятнами пальцев, упал внутрь ящика. Просто как раз перед этим в решётчатом окошке возникло лицо пленника – смуглое, с широким носом, от которого расходились линии причудливого узора. Прощальный взгляд, по иронии замутнённый ненавистью. Потом из каждой щели адской конструкции протуберанцами взметнулось окаймлённое чёрным пламя. Хойт только небрежно отмахнулся, кривясь больше от холодного смеха, чем от вонючего дыма.
Интересно, он догадывается, на что это похоже? Как уши посекундно закладывает визгом, и ударом под дых ослепляет чужая боль? Но нужно стоять, не сгибаясь, пялясь на то, как без звука трясётся железная клетка. Спасло собственное тело, точнее, проклятый дар – через секунду-другую подменил грызущий плоть бешеный жар тупым, тоскливым нытьём нервов. А «босс» продолжал улыбаться всепонимающей улыбкой, чуть склонив голову. Вот уж кому шло называться «упырём». Король упырей, которому только кол вогнать точно в центр груди, с виду такой впалой и тщедушной. Если бы только вместе с королём в пепел рассыпались все его слуги.
– Смотри, смотри. Чем хуже того, что вы делали на своей грёбаной станции? – выдохнули приглушенно с расстояния в пару шагов, но Мэл ощутила, как приклеились к виску влажные волосы. От главаря исходил жар, почти такой же, как от ящика, внутри которого утихли вопли и глухие удары. Только стонал металл да чадил огонь, уже не такой буйный – то ли сытый, то ли уставший.
– Тебе же нравятся такие зрелища? Нравятся, блядь?
Нравятся?.. Мэл даже растерялась – будто лопнул каркас, который держал тело в неподвижности все эти бесконечные минуты. Покосилась на Монтенегро – на фоне сверкающего моря тот походил на сгусток чёрного дыма, раздутый от удовольствия. Мысли абсурдно путались, смешивая зрительные и ментальные образы; оставалось только скривить губы и отвести взгляд. Нравятся, конечно нравятся. Ещё больше понравились бы вы все в утилизаторе станции, но что сейчас об этом говорить. Бессмысленная злость, мыльный пузырь. Можно, конечно, огрызнуться «Кто бы говорил», но глупо. Да и во рту как-то слишком солоно, просто до тошноты, как от смеси крови и слёз.
Никаких слёз, конечно, не было. Только дикое чувство, будто из-под рёбер внутренности вынули, а взамен сунули что-то искусственное, ледяное. И не понять никак, что именно при этом забыли. Холод заворочался внутри, когда в поле зрения возникла физиономия «босса» с вежливой ухмылкой. Хойт шевельнул губами. Мэл скорее догадалась, чем уловила слова или мысли – её с потрясающим радушием спрашивают о «впечатлениях».
Наверно, она что-то ответила. Автоматически улыбнулась, равнодушно вздёрнула подбородок. Через плечо Хойта взгляд упал на чёрные отпечатки, оставленные на светло-сером металле ящика вырвавшимся наружу огнём.
Гарь, снова гарь. Как тогда, в рубке, искорёженной и разбитой. Тогда тоже хотелось закрыть глаза, но почему-то не вышло, хотя только эта часть сломанного тела ещё сохранила подвижность, нетронутая параличом. В пилотском сидении обмякла фигура Рича с загнанным под рёбра обломком противоударной рамки, – будто злой ребёнок решил проверить на прочность свою игрушку, пробив при этом насквозь. В агонии Рич кашлял дольше, чем человек в клетке бессмысленно бился о железные стены. Но Рич умер, застыл с чёрным от крови ртом до того, как начал гореть. А Мэл просто смотрела, как огонь обгладывает бледную ирландскую физиономию. Лицо скукожилось быстро, справа обнажилась скульная кость. От огненных волос, которые буйным ростом и кудрявостью доставляли пилоту кучу проблем, остались жалкие островки на обугленном черепе. Правый глаз закрылся и спёкся под веком, а левый, как никогда слишком голубой, уставился на Мэл, будто в вечном упрёке. Не смогла. Ничем не помогла, не успела. А она смотрела в ответ и ненавидела. В первую очередь себя за неспособность пошевелиться, и плевать, что причиной тому раздробленный хребет.