Побочное действие
Шрифт:
– Думаешь, ты первый меня грёбаной принцессой назвал? Постоянно это дерьмо слышала… правда, не вслух. Вслух боялись, папочка – промышленный король… забрал бы свою «корону» обратно. В могилу… – слова полились вдруг сами собой, с шипением воды под напором, хоть это воздух свистел сквозь зло сцепленные зубы. Где-то в мозгу зудело: зря, ох как зря эта откровенность, не к месту, не ко времени, не с тем человеком. Но Мэл слишком устала, чтобы слушать предостережения. Новый вдох заполнил сладостью, у которой куда-то подевался неприятный приторный оттенок – трава и трава, только пепел скользил по коже.
– Подавился бы своей «короной». Свинцовой, с зубцами внутрь… прямо в башку… – упрямо бормотала Мэл, кажется, уже не в первый раз, точно отец мог услышать, – с того света ли, если это место существовало, или ещё откуда. Запнулась, сухим языком облизнула с пересохших губ застывшую сладость. Голова кружилась, совсем немного, сильнее только, если смотреть вглубь вспухшего перед глазами огня. Со всех сторон запахло вдруг солью, йодом и гнилыми водорослями, даже от костра веяло морем. Наверное, на растопку пошли ветки, прибитые к берегу волнами, а потом просушенные в песке жарким солнцем, – Мэл как-то излишне громко фыркнула очевидности своих выводов. А камешки и правда светились лиловым – точно по контуру, странное явление.
– Папаша, значит… – протянули совсем рядом низко, хрипло. Интересно, когда он успел придвинуться настолько, что дыхание его, чуть прохладнее жара костра, шевелило сейчас волосы на виске? И запахи, прогорклый пот, кислинка сгоревшего пороха и перегретого оружейного металла полностью застили всё остальное. Только высохшей чужой крови больше не почуять – где она, эта кровь, растворилась в травяном дыме. Теперь и сама Мэл так пахнет, нечего пенять на провонявшего «дурью» пирата.
– Свали нахуй, сам разберусь, – бросил Ваас кому-то за пределами очерченного костром светового круга. Еле слышно зашуршали, удаляясь прочь, шаги. Мэл вспомнила о присутствии за спиной зрителя, впрочем, кажется, запоздало – наёмник без слов подчинился матерному приказу.
– Папаша… Да, вот оно, так и есть, сестрица: на нас всем похуй, во всём мире. – Главарь пространно развёл руками, точно желая указать на этих «всех» сразу, одним жестом. – А семье – в первую очередь, херовей штуки нет. Кто, как не любимые, знает, куда нужно ударить…
Его явно заносило в излюбленные дебри, он говорил что-то ещё в том же духе. Мэл почти не слушала, но слышала, каждое слово падало зерном в жирную почву, подпитанную к тому же сладковатой золой от сожжённой травы. Где-то глубоко, на самом краю здравого смысла и рациональности, занозой сидела мысль о том, что самокрутка оказалась странно длинной. Тлела и невесомо осыпалась пеплом по ребру ладони, но даже не думала заканчиваться.
– Эхе, сестрица, а папаша-то твой вроде тоже подох? – Мэл ощутила лёгкий толчок в плечо. Таким способом Ваас, видимо, решил привлечь внимание, сидя почти вплотную. Если только ей и это не почудилось от головокружения. От смертельной усталости и вновь разгоревшейся застарелой боли – точно кто-то, отлично представляющий себе результат, со знанием дела ковыряет давнюю рану. Этот дикарь ещё говорит: только любимые способны бить так точно. У кого сам такому научился, неужто у любимых? Если помнит ещё, кто это такие.
– Не ты ли его убила? Я вот сестру свою, стерву, сам урыть уже сколько лет мечтаю. Да, блядь, чтоб и могилы не было… – хриплый грубый голос казался мягким шелестом, накатывал волнами, а в ответ вызывал… хохот? Мэл почти хохотала, откашливала лоскутки дыма и отмахивалась от них. Смех до икоты, рвущей диафрагму, колотился внутри, как тяжёлый шарик в пустом сосуде.
– Дай тебе… волю… кх… ты решишь, что я целые планеты уничтожала… с орбиты… – Шарик грохнул о рёбра и рухнул вниз с визгливым полувсхлипом. Не вдохнуть очередную порцию дыма казалось всё равно что не дышать совсем, но затяжка не позволила бы говорить. А слова между тем подступали к горлу, мешали друг другу, словно толпа, в панике ищущая выход. Мэл пыталась их утихомирить, хватала нагретый воздух, выталкивала из себя рывками.
– Отца убила жадность. И лёд. Хренова куча льда. – Её никто не перебивал. Зато в голову взбрела страшно забавная мысль, которая тут же попросилась наружу: – Ты небось никогда не видел столько снега и льда. Как там у вас принято говорить: до-ху-я? Вот представь себе: целая планета… целый долбаный шарик снега и льда… Подо льдом мой папаша, сам провалился! Хотел… тоже дохуя…
Под конец воздуха всё-таки не хватило. Его тут же заменил дым, под дикое желание – задавить! Вытравить из головы саму память об отце. Как он орал «ведьма!», швыряя ей в лицо распечатки с картой генома. Как выкинул из дому «учиться». Как уговаривал вернуться, заявившись в госпиталь, как бросал в только что сросшуюся спину своё фальшивое сочувствие. Как растоптал потом и свои уговоры, отсекая все пути отхода, точно Мэл – крыса в прозрачном лабиринте без возможности выбирать иной путь, кроме назначенного чьей-то волей. «Кругом клетка. Для крыс и собак…»
Как однажды, чёрт-те когда в детстве, бросил в огонь её с Лэнсом рисунки. На простой бумаге, скопированными из прошлого цветными карандашами – перерисовки звёзд, планет, скоплений и туманностей. Мэл слишком хорошо помнила, как от резких жестов отца кривился в воздухе «образец» для рисунка – голографическое изображение близкой галактики. Лэнс говорил, что именно там открыли недавно планету, один в один похожую на Старую Землю. Только очень холодную, просто «долбаный шарик снега и льда».
Потом отец позвал на этот шарик Лэнса. Забрал навсегда, затащил под лёд, будто опутал смертельной сетью. Даже могилы не осталось, если не считать таковой ледяное зеркало площадью в триста с лишним тысяч квадратных миль. Впрочем, Мэл так и не решилась после выписки полететь на Альбу. Не потому, что запрещали медики. Ледяные пустоши даже с экранов вымораживали душу насквозь – дальше уже просто некуда. Тогда казалось именно так, а поди ж ты – предел ещё не был пройден, он наступил сейчас.
Перед глазами вспухал не огонь костра, а огромное солнечное пятно, размытое круженьем метели. Там, где до этого танцевали искры, завывали теперь снежные вихри. А камни, эти чёртовы камни обращались в целые ледяные луны, что заслонили каждая по солнцу в обрамлении световой короны. Что за?..
Мэл, кажется, моргнула – костёр вернулся на прежнее место. Очень близко, весь рыже-полосатый от пляски пламени и темноты, всё так же сидел Ваас, щурясь, как огромный кот.