Поцелуй королевы
Шрифт:
Он молча выслушал сообщение взволнованного подчиненного, довольно улыбаясь. Но ответил грубо и строго:
— Ну и зачэм ты, дурак, мэна побэспокоыл? Говорыш, уже полдэн, а он до сых пор не выходыл? Значит, спыт ещо. Понал? Спыт.
Медленно, почти бережно, опустил трубку на рычаг. "Не подвел химик. Жаль, хороший специалист, но придется "зачистить". На всякий случай. Не болтают только мертвые".
Пора готовить место в Мавзолее — уже для Иофа. Пусть пока полежит рядом с Влахом — два чучела, грезившие о бессмертии. Теперь единственный на этой планете небожитель, единственное бессмертное существо, владеющее великой тайной — ОН.
Машинально надел пенсне, лежавшее на столе. Повернул голову, вскинув подбородок. Хорошая поза для фотографов: орлиный
Он почти достиг своей цели. Осталось провести последнюю комбинацию. И он ее проведет. Ведь решают все кадры. В том числе и в медицинских вопросах, требующих особой деликатности.
А потом он так заметет следы, что и комар носа не подточит. Страна будет рыдать, навсегда прощаясь с очередным Вождем, и никому даже в голову не взбредет… Как там этот писака сочинил после смерти Влаха?
Негромко произнес: "И тэпэрь жывэе всэх жывых".
Тогда они с Иофом так и не поняли: догадывался о чем-то писака или просто в поэтическом озарении ляпнул? Но от греха подальше "зачистили". Сейчас даже смешно: чего испугались? Зря сгубили мужика, рифмоплетить умел. Надо бы ему при случае памятник поставить.
…Всего через несколько месяцев, спускаясь по ступенькам подвала, он неожиданно вспомнил лицо своего сына. Сына, телом которого когда-то завладел. Как тот радостно смеялся, маленький, и протягивал ручки, когда отец подходил к кроватке… Он остановился и даже зажмурился, пытаясь удержать в памяти расплывающиеся черты, но его грубо подтолкнули в спину. Еще успел подумать: "Зачем? Почему я вспоминаю об этом именно сейчас? Разве это так важно?.."
Но пуля, выпущенная из нагана одним из генералов, сопровождавших высокопоставленного узника, уже входила тому в основание черепа.
Дача Рогачевых (продолжение)
…Юрий Константинович сосредоточено наморщил лоб:
— Сочинение гражданина Сизоненко мне, конечно, не понравилось. Текста у меня не сохранилось. Не думал тогда, что может понадобиться в будущем. Но, собственно, ничего особенно примечательного там не содержалось… Явно не дописано. Никакая не повесть, а, скорее, план и наброски. В литературе-то я кое-чего понимаю, приходилось общаться с разными диссидентами. И антисоветчиной отдает за версту. Вроде и закамуфлировано, но уж фиговый листочек больно маленький. Клевета на вождей пролетариата очевидная. Хотя и глупая клевета, даже смешная. Уж не знаю, насколько здесь годится термин "фантастика"…
Вызываю Максимова и говорю: "Ладно, статью 190-1 я еще как-то принимаю. Но зачем пропаганду и агитацию инкриминировать, ведь по этой статье даже в мирное время до семи лет могут дать? Может, вообще воспитательной беседой ограничиться? Он еще и не сочинил ничего толком. Я справку посмотрел: мужик совсем молодой, сын маленький. Испортим ему жизнь".
А Максимов улыбается кривенько и отвечает: "Вам, товарищ подполковник, конечно, виднее. Но я собственное видение проблемы изложил и менять точку зрения не собираюсь. С субчиком этим я беседовал, вины своей он не осознает. Говорит, что художественный вымысел здесь частичный. А остальное — достоверные факты. Якобы видения ему такие были, и он этим видениям склонен доверять больше, чем передовицам в газете "Правда". Так и сказал. Но это еще не все, товарищ подполковник".
Достает Максимов из папочки листок бумаги и протягивает мне: "Вот, взгляните". — "Что это?" — спрашиваю. "Донесение агента по кличке "Шнур", — отвечает. — Я привлек его к оперативной разработке "объекта". Сизоненко любит по воскресеньям, после бани, заходить в пивнушку, что на углу Марата. Так вот, Шнур докладывает, что Сизоненко ведет в пивной всякие антисоветские разговоры среди посетителей, заявляя при этом, что товарищи Ленин и Сталин — инопланетяне".
Тут Максимов голос понизил, смотрит на потолок многозначительно и добавляет: "И не только они. Тут все записано". — "А ты не думал, — говорю, — товарищ лейтенант, что этот Сизоненко просто
В общем, дал я тогда слабину, да. Подумал: чего мне этого Сизоненко защищать? Еще неприятности получу. Максимов — гаденький тип, мог и по начальству настучать. В смысле, доложить, что я антисоветчиков прикрываю. И папаше своему, секретарю по идеологии, мог нажаловаться. А у того связи большие… Написал я на отчете "Не возражаю" и передал по инстанции…
Через какое-то время завели на Сизоненко уголовное дело. Занимался им следователь, я особо не интересовался. Но до суда дело не дошло. Весной восемьдесят восьмого угодил наш сочинитель в психиатрическую лечебницу… Не знал и до сих пор не знаю точной причины. Циркуляр ли такой сверху поступил, чтобы в психушку парня закрыть без суда и следствия, или на самом деле он уже тогда свихнулся. Не знаю. Не до того мне в тот период было. Такие дела завертелись в стране, что голова у всех кругом пошла, не только у меня… И минуло так три года, да.
Юрий Константинович, покряхтывая, поднялся из кресла. Неторопливо, разминая ноги, подошел к перилам веранды… Потом развернулся лицом к слушателям.
— Не утомил я вас своей болтовней?
— Нет, нет, — Софья тоже поднялась. Забавно подпрыгнула на месте, затем с хрустом вытянула руки вперед, выворачивая кисти. Переставила стул спинкой вперед и села, облокотившись на нее руками. — Мне очень любопытно. Вам может показать странным…
— Показаться, — поправил Михаил.
— …Спасибо. Пока-зать-ся странным, но то, что вы сказываете, немного напоминает обстановку в Испании во времена Франко. Я читала и родственники сказывали. Но, я пока не очень понимаю, как история этого человека…
— Сизоненко.
— Да, Сизо-нен-ко. Как эта история имеет отношение к нам? Хотя в его повести упоминается тот же странный термин, что и в рукописи монаха.
— Ну-ка, ну-ка? Какой именно?
— Моледа.
Юрий Константинович кивнул головой:
— Верно. Упоминается. Потерпите еще чуть-чуть. Мы уже приблизились к главному… В начале лета девяносто первого года меня вызвал начальник управления, генерал Чупракин. Спрашивает: "Помнишь дело Сизоненко?"
Я не сразу сообразил о ком речь, и Чупракин пояснил: "Ну, в журнале работал, антисоветскую повесть пытался сочинить. Потом его в психбольницу направили". — "Ну, да, — протянул я. — Теперь вспоминаю. Что-то там про инопланетян. А чего, вылечили его?" — "Нет, все лечится. Но вот какая ситуация. Получили мы анонимку следующего содержания. Мол, этот Сизоненко опять начал что-то сочинять. Да не просто так, а вроде как с одобрения самого главврача. Целый роман накатал". И смотрит на меня — мол, догадайся сам.
А чего не догадаться? Намек понятен. "Товарищ генерал, — говорю. — Неужели нам снова этим заниматься? Сейчас в журналах такое печатают, что Сизоненко и не снилось. Сплошная демократия и гласность, а тут какая-то анонимка. Да и эти статьи, по которым он привлекался, не работают уже несколько лет".
Чупракин насупился. Строго произнес: "Ты, Юрий Константинович, мне демагогию не разводи. Это у политиков демократия и гласность, а у нас — служба. Сегодня демократия, а завтра… дисциплина — мать порядка. И статьи сразу заработают. Кроме того…" Он помялся. Мне даже показалось — оглянулся по сторонам. И говорит негромко: "Скажу тебе по секрету — сей писака у нас на особом контроле. Только не спрашивай — почему. Тебе знать не положено. Да и я — не сказать, чтобы много знаю. Короче, поручи кому-нибудь из отдела. Пусть в больницу съездит, она в Гатчинском районе находится, и разузнает, что к чему. Может, главврач либерал какой, хочет с помощью этого придурошного пасквиль на руководителей нашего государства сочинить и издать. Сам знаешь, при чьей поддержке".