Поцелуй королевы
Шрифт:
Я насторожился. Слишком много знает? Что-то вертелось у меня в голове, но я не мог зацепиться. Много знает? Чего он может знать, псих несчастный? "А в остальном — нормальный человек", — негромко добавил психиатр. "Так уж и нормальный?" — быстро спрашиваю. — "Ну, почти нормальный. И совсем не буйный. Я бы его давно выписал, к семье". — "А чего же мешает?"
Жует Василий Иванович губы, взгляды на меня бросает. И молчит. "Да вы не стесняйтесь, — подбадриваю. — Я же не Малюта Скуратов. Да и вообще — не во времена Ивана Грозного живем".
Психиатр вздыхает: "Нет смысла его отпускать. Быстро обратно вернется. Ляпнет где-нибудь, что-нибудь на улице — и готово. Уж больно у него эти воспоминания навязчивы, как бред. Всем рассказать хочет, фиксирует постоянно". — "Фиксирует?" — вроде как удивленно спрашиваю. А про себя думаю: "Вот и вышли на нужную тему, уважаемый Василий Иванович, никого не засвечивая".
И уже с нажимом повторяю: "Фиксирует? Каким образом?" Приоткрывает наш эскулап рот, словно испугавшись. Физиономия, как прокисшее молоко. Потом признается уныло: "Записывает. Я разрешил". — "Зачем?" — "Уж больно интересно… Понимаете, я докторскую диссертацию готовлю. А тут такой случай, неоднозначный. В каком-то роде — уникальный".
Так вот оно в чем дело, соображаю. Картина начинает проясняться. "Где записи?" — спрашиваю.
Выбирается Василий Иванович нехотя из-за стола, подходит к шкафу: "Вам все доставать?" — "А что, много?" Психиатр на мгновение замялся, потом говорит: "Две папки".
Привстает на цыпочки, извлекает с верхней полки толстенную папку с тесемками. Я аж присвистнул непроизвольно: "А почерк-то хоть разборчивый?" — "Не-а, — отвечает. Чувствую, что со злорадством. — Как курица лапой. Да еще карандашом". — "А почему карандашом?" — "Опасно им шариковые ручки доверять. Психи, все же".
Я задумался. Врач возвращается к столу. Опершись на него, запрыгивает в кресло. Смотрит на меня и произносит осторожненько: "Если вы почитать хотите, то я могу вам машинописный вариант предложить". — "А есть?" — спрашиваю наивно. — "Для вас — есть, — говорит. — Мне машинистка кусками перепечатывает, для работы над диссертацией". — "Кусками?" — "Да там нет смысла все читать, замучаетесь. Он все подряд записывает, все мысли, которые в голове. Тоже вроде мании… Я куски отмечаю, а машинистка перепечатывает. Медленно, но иначе еще бы медленней выходило". — "И много обработали?" — "Около двух папок… Почти все, то есть. Так как? Берите машинопись. А рукопись — пусть у меня полежит. Мне для диссертации может понадобиться, чтобы идентичность подтвердить. Годится?" — "Не совсем, — говорю с лицемерным сочувствием. — Я вас понимаю, но должен изъять все. На время".
Вижу — побледнел Василий Иванович. На лысине аж пот выступил. "Это как же так?.. Вот как… У меня ж целый раздел в диссертации…"
Мне стало его жалко, говорю: "Вы не расстраивайтесь раньше времени. Может, там ничего криминального и нет. Я же понимаю, что диссертация. Сам когда-то кандидатскую защищал". — "Да ну? Это, по каким же наукам? — спрашивает. А сам, вижу, злится, губы покусывает. — Если не секрет". — "Не секрет. По филологическим… Как кандидат кандидату обещаю. Почитаю — и верну. Если не все — то часть. Бред нам не нужен. А вы же по бреду, в основном, специализируетесь?" — "А вы?" — огрызается психиатр.
Тут мне смешно стало. "Да будет вам, — говорю. — У каждого своя служба".
Запихиваю папки себе в портфель. Врач смотрит, будто я у него родных детей отнимаю. "Эх, — думаю. — Ну что за работа у меня? Этот хоть людей лечит, пусть, в основном, и без пользы. А я? Действительно, бредом занимаюсь. Зато на службе Родине. Такие пироги. И куда деваться?"
Василий Иванович вдруг ни с того, ни с чего заулыбался. Суетиться начал. "Может, чайку на дорожку? У нас тут повариха вкусные булочки печет. Для медперсонала. Пальчики оближете".
"Ишь ты, шустрый какой, — думаю. — Чаи с тобой распивать — не рановато ли? Думаешь, уболтать меня, чтобы рукопись оставил? Вот завербую по полной программе, тогда угостишь чаем". А вслух отвечаю: "Спасибо за приглашение, да некогда мне. Времени мало. В следующий раз. Мне вот бы, что еще. Надо на больного взглянуть". — "На Сизоненко?.. Это без проблем. У них сейчас время прогулки. Выйдем на улицу, они там во дворе почти все, кому можно. На солнышке греются".
Открываю дверь кабинета, чтобы выйти в коридор, и едва не сталкиваюсь лоб в лоб со здоровенным детиной в голубом халате. На носу у него такие круглые никелированные очки, знаете, "а ля Ганди"? В общем, видок, как у натурального убийцы-маньяка из детективного ужастика. Я аж вздрогнул. "Чего тебе, Петрухин?" — спрашивает Василий Иванович. "Извините, я хотел узнать, — отвечает громила, а голос писклявый, девчачий. — Четвертую палату на прогулку выводить?" — "Я же объяснял Марии Викторовне: четвертую отдельно после ужина, на полчасика". — "Извините, я не знал".
И шустренько так — шмыг куда-то. И исчез. "Кто это?" — интересуюсь. "Старший санитар", — отвечает Василий Иванович. Но с такой интонацией, будто я очень глупый вопрос задал. Или странный. "Да уж, — думаю. — С такими санитарами и у здорового человека психика поедет".
Вышли на улицу, и врач показал мне невысокого худого мужчину с изнеможенным лицом. Тот стоял около чахлой березы и тоскливо смотрел на небо. А небо ясное, без единого облачка. Почему-то в память врезалось. "Вот ваш "писатель", Виталий Сизоненко. Будете общаться?" — спрашивает психиатр. Прикинул я, а дело уже к вечеру. Надо, думаю, сначала сочинение почитать. Никуда этот писака не денется. "Нет, — говорю. — Может быть, в следующий раз".
Дошли до ворот. Тут Василий Иванович берет меня за локоть осторожно: "А можно спросить?" — "Пожалуйста". — "Вам ведь на меня настучали?"
Я, конечно, сделал удивленное лицо, но с опозданием. Вопрос застал врасплох. Врач оказался проницательнее и хитрее, чем я предполагал. "С чего вы выдумали?" — удивляюсь. "Я ведь все-таки психиатр, а не терапевт общего профиля, — усмехается Василий Иванович. — Я даже догадываюсь, кто донес… Во-первых, могла машинистка. Все просит ей доплату сделать, ругается, что работы много, а тут я еще рукопись психа заставил перепечатывать… Я бы и не прочь ей доплачивать, да где ж деньги взять? У нас же не хозрасчет. Медперсонал копейки получает. Вот… А еще Петрухин мог стукнуть". — "Ему-то зачем?" — "Уж больно любопытный. Я даже подумал…" — "Чего подумали?"
Смотрит Василий Иванович на меня хитренько, щурится: "Да так, ничего особенного". — "Не берите в голову, — советую. — На всех доносят. Считайте, что я к вам по собственной инициативе приезжал".
Покосился он выразительно на мой портфель, спрашивает: "Когда еще в гости ждать?" — "Не знаю. Вот почитаю сочинения вашего романиста и решу. Может, и лично с ним переговорю".
Но поговорить с Сизоненко мне так и не удалось. События приняли неожиданный поворот. Так, кажется, пишут в романах?