Поцелуй королевы
Шрифт:
Отдаваясь алькаду и изображая из себя невинную простушку, Летиция всеми силами старалась снять подозрения с Каетано. И это ей удалось. Но вот спасти свою жизнь Летиция не могла, потому что изначально не имела для этого шансов. Она понимала, что в отсутствие свидетелей защиты ее все равно казнят. Это было лишь вопросом времени.
Летиция страстно хотела лишь одного — успеть родить до казни. Она боялась, что алькад, по мере развития беременности, утратит свой "естественный" интерес и завершит следствие, послав ее на смерть. Но, к счастью для Летиции, судья оказался извращенцем, получавшим удовольствия от сексуального насилия над беременной женщиной, послушно исполняющей его развратные
Незадолго перед этим ход событий подтолкнул и сам алькад. Как-то вечерком, отпустив писца, судья заставил Летицию встать на корточки и вволю удовлетворил свою плоть. Затем, отдуваясь и пристегивая к штанам гульфик, произнес виноватым голосом:
— Я вчера из Толедо вернулся. Верховный алькад недовольство выказал, что твое дело долго рассматривается. Потребовал, чтобы я принял решение. Понимаешь?
Летиция подняла глаза, но судья смотрел в сторону.
— Управитель Аревало тоже недавно интересовался. Почему, мол, убийцу достопочтимого Диего Риверы до сих пор не приговорили к примерному наказанию? Народ в селении возмущается. Мол, если все пришлые девицы будут безнаказанно убивать порядочных людей… Свидетелей защиты у тебя нет…
— Я понимаю, — ответила Летиция, оправляя подол. — Я давно готова к своей участи. У меня лишь одна просьба, ваша милость. Дозвольте мне разродиться до казни, чтобы оставить после себя ребенка. Я чувствую, что совсем немного осталось. Разве невинный младенец, которого я ношу в своем чреве, виновен в моем прегрешении? Разве он заслуживает казни вместе со мной?
Алькад с недовольным видом почесал клочковатую бороденку:
— Даже не знаю. Я и так к тебе был чересчур великодушен.
— Я понимаю это, сеньор, и премного вам благодарна. Я смогу дополнительно отблагодарить вас. Только помогите мне еще…
…Летиция проснулась от петушиного крика и, не открывая глаз, долго лежала на соломе, прислушиваясь к жизни, шевелившейся внутри ее тела. Рядом стонала воровка, пойманная накануне на краже вещей из дома купца. По мнению алькада у воровки был сообщник, и вчера вечером ее жестоко избили кнутом, требуя назвать имя. Почти всю ночь она пролежала в беспамятстве и лишь к утру начала приходить в себя.
Летиция осторожно, стараясь не совершать резких движений, поднялась, подошла к стонущей женщине и протянула ей кружку с водой. Та сделала несколько глотков и что-то пробормотала по-цыгански. Летиция знала цыганский язык, как и много других языков, на которых разговаривало население Испании, но промолчала. Поддерживать разговор не хотелось. Отошла в свой угол и присела на солому, вытянув ноги.
Она ждала гостя. Вернее, гостью. Алькад пообещал, что вызовет эту женщину на допрос, как свидетеля. А потом устроит ей свидание с Летицией. Алькаду, разумеется, нельзя было доверять. Но Летиция знала, как поймать его на крючок. Ей ли, познавшей тысячелетия, не раскусить этого жалкого сластолюбца?
Она сделает все, как надо. Раз уж судьба распорядилась так, что она влюбилась в смертного человека и соблазнила его, она исполнит свой долг перед ним. Перед ним — милым славным мальчиком Каетано…
Дом отца Григория (продолжение)
…Услышав сквозь сон петушиный крик, София подумала, что еще очень рано. Поворочалась на кровати и, натянув простыню на голову, решила снова заснуть, чтобы доглядеть сон. Она по опыту знала, что если сразу заснуть, то сон может вернуться. А ей хотелось его доглядеть: сон хотя и был страшноватый, но затягивал в подсознание тягучей, парализующей волю, неотвратимостью. Такое же ощущение она испытывала
София полежала какое-то время под простыней, даже вспотела, но безрезультатно. Сон не хотел возвращаться, словно петушиный крик обрезал все нити, связывавшие ночные видения и реальность. И уже почти все исчезло из памяти, кроме отрывистых размытых картинок: каменные стены и низкие потолки, горящие свечи, приглушенные всхлипы и стоны; и еще оставалось неясное чувство тревоги и стыда, как будто она занималась во сне чем-то недозволенным и даже мерзким, о чем нельзя вспоминать…
София решила посмотреть на часы и с усилием разлепила ресницы. И удивилась. Шел первый час дня. "Какой же петух в половине первого? — подумала. — Разве что, если уж совсем сумасшедший. Или мне приснилось, что кричит петух?"
Чтобы окончательно прогнать из памяти навязчивые ощущения, она встала и прошла в ванную комнату. Там долго брызгалась у раковины, обмывая вспотевшее тело пригоршнями холодной воды, пока не наступило чувство свежести и бодрости. Потом начала осматривать дом.
…Покачиваясь на поскрипывающей кровати в спальне отца Григория, София разглядела в полумраке (окно было задернуто занавеской) на стене две черно-белые фотографии в рамочках. Спрыгнув с кровати, подошла поближе. На первой фотографии она увидела молодую темноволосую женщину с продолговатыми миндалевидными глазами. Женщина сидела вполоборота, видимо, где-то в фотостудии, выпрямив узкую спину. Светлая кофточка с узким разрезом не скрывала выпуклую грудь. На лице с высокими скулами — осторожная, как будто испуганная, улыбка. "Красивая, — отметила София. — Неужели это Гузель?". София еще ближе подошла к стене, вглядываясь в загадочное лицо восточной красавицы. "Вот он — клоз. Существо, управляемое таинственной моледой. Существо или человек? Как все запутано. И по лицу ни о чем не возможно догадаться. Бедный отец Григорий. Наверное, он ее сильно любил. Каково такое пережить?"
На втором снимке фотограф запечатлел девочку лет семи-восьми. Маленькая, худенькая, ладони послушно сложены на коленках. Продолговатые печальные глаза с густыми ресницами и такая же, как у матери, немного испуганная улыбка…
Внезапно София услышала чье-то тяжелое дыхание. Замирая от страха, скосила глаза вбок. И тут же, сквозь щель в занавеске, увидела темный блестящий квадратик любопытного собачьего носа. От сердца сразу отлегло, но ноги по-прежнему не желали слушаться. София вспомнила, как перед сном отец Григорий предупредил — ночью во двор не выходить, он выпустил из загона злую-презлую собаку.
"Что же он, не загнал ее утром? — сердито подумала София. — А если бы я сейчас во двор вышла? Это ж какого она роста, если голову в окно засовывает?"
Словно услышав мысли девушки, собака довольно миролюбиво взвизгнула и снова тяжело задышала, высунув из пасти толстый язык. Тут София сообразила, что, возможно, пес привык таким образом обращаться к своему хозяину, который спал в этой комнате. Все еще на не очень твердых ногах София подошла к окну и, раздвинув шторки, рассмотрела, что с этой стороны дома устроен собачий загон. На расстоянии примерно метра от стены дома, от угла до угла, шел проволочный забор, отгораживающий загон от садового участка. На участке росло несколько плодовых деревьев, а в углу, прямо напротив окна, зеленели молодыми ягодами кусты малины.