Поцелуй победителя
Шрифт:
— Кестрел, решила вновь податься в шпионки?
— Скорее, в кураторы.
Он поднял тонкую упавшую веточку и разломил ее на мелкие палочки.
— Мне кажется, Арину он нужен.
— Лучшей кандидатуры и не найти. Однако мне бы очень хотелось, чтобы ты пореже собой рисковала. Ты слишком любишь азартные игры.
Она беспомощно пожал плечами.
— Уж какая есть.
Его улыбка была наполнена любовью. А потом он серьезно сказал:
— Прежде я считал, что мог бы смириться с местом, которое уготовил мне отец. Но Риша была бы несчастна. А значит, и я тоже.
— Тогда будь счастлив, — отчего-то свирепо сказала Кестрел.
— Буду, — сказал он, — если ты будешь.
С дерева уже спустился белый пух, пока он рассказывал о политических хитросплетениях валорианского двора, а потом поведал о щенке, которого подарил ей, сказав, что тот вырос и превратился в огромную добродушную псину, живущую с одной семьей в предгорьях Валории. В семье есть маленькие дети, обожающие её, даже когда она грызет башмаки. Марис (юная горничная, которой так не нравилась Кестрел, пока она не обнаружила обратное) вышла замуж, чему была несказанно рада. Что же до Джесс, то по словам Верекса, в самом начале войны она уехала на южные острова.
— Хотел бы я знать больше...
Кестрел очень хотелось с ней увидеться. Она неустанно думала, а могло ли всё сложиться иначе, можно ли было исправить всё, что произошло между ними.
— Я видел, как ты ходила в лекарский шатёр, — сказал Верекс.
— Он не хочет говорить со мной.
— Попытайся ещё раз.
* * *
Когда Риша и Верекс собрались в дорогу в двух днях пути от города, Кестрел, улыбаясь, расцеловала их в щёки. Поначалу ей тяжело давалось держать себя в руках, спокойно отпустить их и не испортить прощание. Но потом она заметила Рошара, который избегал свою младшую сестру с самого её возвращения, как будто боясь её, а теперь решил задержаться рядом. Риша подошла к нему и прошептала что-то на ухо. Кестрел не слышала, что именно, но на его лице появилось выражение облегчения. Он ничего не сказал в ответ; просто сложил руки Риши вместе и поцеловал их.
Кестрел подумала, что, возможно, и она была не права, и Риша была не права по поводу прощения: оно не было ни грязью, ни камнем, а скорее, напоминало дрейфующую пыльцу. Она слетала с деревьев, когда приходило время. Мягкая на ощупь, не созданная для неволи, чтобы она смогла улететь и найти свой дом там, где можно было бы пустить корни и прорасти.
Кестрел вновь вошла в палатку.
На этот раз отец заговорил прежде, чем она успела открыть рот.
— Дай мне свой кинжал.
Из глаз девушки заструились горячие слезы.
— Ты не посмеешь.
— Отвяжи мою руку. Дай кинжал.
— Нет.
— Это последнее, о чём я прошу.
— Ты не можешь просить меня помочь тебе свести счёты с жизнью.
Он больше не смотрел на неё.
— Почему ты сохранил мое письмо? — вновь спросила она.
— Ты знаешь.
— Что, сожаление?
— Неверное слово.
— Тогда что?
— Невозможно подобрать правильные слова.
— Придумай что-нибудь.
— Не могу.
— Сейчас же.
Он сглотнул.
— Захотел. Я не знал... каким образом всё стало невозможным. Вот, что бывает, когда уничтожаешь самое драгоценное для себя.
— Это ты принял решение.
— Да.
— Почему?
Он не ответил, но его глаза превратились в непроницаемые оболочки, и Кестрел поняла, что дело было не только в кодексе чести генерала, заставившем его рассказать императору о её измене. Отец захотел причинить ей боль, потому что она причинила боль ему.
Он ответил:
— Я не считал, что это происходит по-настоящему. Словно был во сне.
— Тебе известно, — произнесла она шепотом, — что со мной сделали там, в шахтах?
Он зажмурился.
Она описала. Он ей позволил. Из-под его век побежала вода.
— Кестрел, — наконец произнёс он. — Ты и сама знаешь, что есть только одно решение. Я не могу быть твоим отцом.
— Но ты мой отец.
— Мне нет здесь места. Я проведу в заключении всю оставшуюся жизнь?
Этот вопрос уже обсуждался — бурно. Рошар склонялся в пользу публичной казни. Арин потерял самообладание (Кестрел давно не видела, чтобы Арин так злился), и кричал в ответ, что судьба генерала в руках его дочери.
— Не знаю, — ответила дочь отцу.
Молчание.
— Почему ты не просишь о прощении? — спросила она.
— Невозможно.
— Попроси.
Он очень долго молчал, прежде чем сказать:
— Я не могу просить о том, что никто не может мне дать. Я прошу о милосердии.
Ее глаза затуманились. Девушка задумалась. Она знала, что им обоим потребуются годы, чтобы простить и заслужить прощение, и что ей нужна каждая минута этого времени.
Она сказала, что всё ещё любит его, потому что это было правдой. Он должен был давать ответы охотней, чем делал это, пусть даже у него их не было, это было её право — продолжать спрашивать. Она ни за что не даст ему свой кинжал. Никогда.
— Я так старалась жить в твоём мире, теперь пришел твой черед жить в моём.
Глава 42
Арин должен был ожидать этого, но почему-то не ожидал.
Столько цветов. Наверное, срезали все летние бутоны, раздев все сады города. Когда армия вошла в ворота, поднялся такой оглушительный приветственный гул, что задрожали каменные стены, и Арин вздрогнул от неожиданности, на долю секунды натянув поводья и инстинктивно решив, что звук означает опасность. А потом он увидел радостные лица людей и подумал: «А, это просто счастье». И это делало его счастливым, а когда Кестрел, которая ехала рядом на Джавелине, улыбнулась ему, к его щеке прилип розовый лепесток, и ему пришло в голову, что он мог бы к этому привыкнуть, потому что на этот раз счастье не повернется к нему спиной.
А потом голова Кестрел повернулась, и он увидел, как она изучающе рассматривает дакранско-геранскую армию, рассыпавшуюся за ними по главной улице Лахирин. Ее губы были сжаты в напряженную линию.
— Не думаю, что это мудро, привести всех солдат в город, — сказала она.
— Это общая победа. Всех нужно чествовать.
— Я знаю.
— Но?
— Наши восточные союзники превосходят нас числом.
Он знал, к чему она клонила.
— Так было всегда.
— Если они захотят взять себе эту страну, то для них это не составит труда... особенно, если учесть, что вся их армия уже внутри городских стен.