Поцелуй победителя
Шрифт:
— Я сказала отцу, что люблю его. — Слова Кестрел прозвучали резко. — Это было последнее, что я ему сказала.
Арин не смотрел на неё. Он не хотел видеть её лицо таким.
— Когда мы проезжали пашни, я увидела корзину. Она полностью деформировалась и совершенно пришла в негодность.
— Кестрел, ты не корзина.
— Мне кажется... — она осеклась.
Арин задумался, может ли существовать нечто такое, настолько тяжёлое, чтобы об этом рассказать, что невозможно даже объяснить, насколько это сложно.
— Не можешь сказать, о чём думаешь?
— Нет.
— Почему?
Она прошептала:
— Я в ужасе.
— Из-за сражения.
— Нет.
— Из-за отца?
Её голос прозвучал бесцветно:
— Это ему нужно меня бояться.
Арин не хотел отпускать свою навязчивую потребность в смерти генерала. Она пульсировала в нём. Но что если... Ах, если бы он не совершил ту ошибку с храмом, если бы Арин не сделал того, в чём не было необходимости, и, похоже, тем самым вынудив её стараться не попадаться ему на глаза то ли из-за страха мести Арина, то ли из-за её собственной...
— Кестрел. — Он решил спросить прямо, без обиняков. Ему претило юлить. — Ты хочешь его смерти?
Глаза девушки вспыхнули.
— Я не стану этого делать, — сказал он, — если ты не хочешь.
— Убей его, если сможешь. Мне всё равно. Он послал меня на смерть. И даже хуже.
Ненависть Арина тугим узлом связала его.
— Если я это сделаю, ты простишь меня?
— Ты так говоришь, будто жить ему или умереть зависит только от тебя.
— Так было обещано.
Она прищурилась.
— Твоим богом?
— Слов определенно прозвучало меньше.
Кестрел покачала головой.
— Пожалуйста, ответь на вопрос.
— Может, это будет моя рука, — сказала она, — мой меч.
— Мне нужно знать, каков твой выбор.
— Делай. — У неё на глаза навернулись слёзы. — Поклянись, что сделаешь.
Узел ослаб.
— Да, разумеется.
— Он изменил нас обоих. — Казалось, Кестрел с трудом подбирала слова. — Я задумываюсь о том, какой ты; обо всём, что ты потерял; каким ты был, каким ты был вынужден стать и каким мог быть, и я... я превратилась в такого... такого человека, который не в состоянии...
— Кестрел, — произнёс он нежно, — я люблю этого человека.
Но линия её тонкого рта лишь натянулась ещё сильнее. А лицо вновь излучало ауру страха.
Арин запутался пальцами в гриве Джавелина.
— Это я тебя беспокою.
— Нет, Арин. — Но её ответ прозвучал нерешительно.
Он подумал о том, что это означает: у отца Кестрел была её любовь, а он отверг её. Ему хотелось рассказать о порыве осознания, охватившем его, когда он убрал плющ с лика своего бога, и как это было похоже на то, как Кестрел смотрелась в чёрную воду, служившую ей зеркалом, а потом описала его Арину, когда они оба смотрели на ясное звёздное небо. Ему хотелось описать свою горькую радость, облегчение чувства своей обреченности, и какое значение имел для него бог: он будто вновь почувствовал себя сыном или братом. Он хотел предупредить её, сказать о том, что она ещё не до конца осознавала: каково это, больше не быть чьим-то ребёнком.
Кестрел спросила:
— Тебя страшит битва?
Это, по крайней мере, было сказано непринужденно.
— Нет, — с улыбкой на устах ответил он.
* * *
Пляж безмолвствовал.
Хотя, конечно, это не могло быть правдой, когда целый дакранский полк давно занял свою диспозицию на песках. Но Арина успокаивало отсутствие валорианских кораблей, вставших на якорь, и парусов на горизонте, и, несмотря на предупреждение Кестрел, что это может привести лишь к усилению мощи нападавших, ему было радостно видеть пустой клочок земли, потемневший от дождя, утыканный палатками, наблюдать за приливом и отливом волн, любоваться камнями, поросшими зеленой тиной, смотреть, как чайки дерутся за крабов, которых добыли из морской пучины. На воде стоял штиль. Небо было гладким, без единой облачной морщинки. Шторм случился здесь накануне. Соленый воздух пах сыростью.
Люди Рошара были так рады появлению своего принца, что Арин засомневался в искренности дакранца, позиционирующего себя человеком, лишённым политических амбиций. У королевы была верность народа, а у Рошара — его любовь.
— Это безопасное время дня, — сказала Кестрел, а потом ударила пятками в бока коня и направила его в сторону выгоревшей травы на возвышенности, за которой, как сказали, тек ручей, снабжавший водой людей и лошадей.
Арин последовал за девушкой, понукая свою лошадь, чтобы та ехала вровень с конем Кестрел.
— Да, валорианцы появятся с приливом, — сказал он.
Кестрел выглядела немного ошарашенной, не из-за того, что он сказал, а что он вообще произнёс именно это, поняв, что её слова не были началом разговора, а всего лишь мыслью, которую она ненароком озвучила, глубоко задумавшись. Девушка не стала утруждать себя расспросами о том, как он понял, что именно это имелось в виду, вероятно, от того (предположила она), что преимущества прилива для вторгающейся армии были очевидны.
«Море быстро принесет их к берегу, — пробормотала смерть. — Пена будет белой-белой, она вынесет на берег корабли, чернозубые от бесчисленных пушек».
Арин посмотрел на Кестрел. Этот бой будет сильно отличаться от засады вдоль южной дороги. Безопасных мест нет — только открытая арена пляжа.
«Не смотри на неё, Арин. Смотри на меня. Ты встретишь их. Твоё сердце воспарит, высоко и радостно. Что есть враг? Это выпад, мёртвое тело и следующий взмах твоего меча. Это простая дорога, которую ты прорубишь между собой и своими желаниями. Это путь ко мне».
Над лагерем поднялось облако зловония немытых человеческих тел. Кестрел и Арин отъехали подальше, туда, где был только болотистый отлив, обнаженное подбрюшье моря, которое хорошо пахло.
«Ты можешь думать о ней, сколько тебе заблагорассудится, — прошептала смерть. — Но я единственная, кто с тобой останется».
Кестрел проехала ещё немного вперёд. Она повернулась, ловя взгляд Арина. Ему на щеку упала дождевая капля. Затылок.
«Ты мой. Я твоя. Разве не это правда, Арин?»
На её лице ничего нельзя было прочесть. Арину пришла на ум шкатулка, закрытая настолько плотно, что и шва не было видно.
Это правда.
* * *
Той ночью Арин стоял вместе с Кестрел и Рошаром на утёсах. Лунный свет ласкал море. Вода искрилась чёрным и белым. Луна посеребрила песок.