Почти последняя любовь
Шрифт:
В холодильнике малиновое варенье. Разбавила кипятком. Закуталась, пила, пока на дне чашки не остались бледные отмытые ягоды. Пока не уснула…
А утром целовалась с Солнцем. До звона в ушах. Запрокидывая голову, на одном дыхании. Словно ничего и не было…
…Вечером на постели рассыпались мандарины. Оранжевые мячики. Он лежал на салатно-зеленых простынях и смотрел с любопытством. Мягкий свет ночника… Она в тонком черном кружеве колдовала… В ее руках мандарин распался ровно пополам. Он, в предвкушении, зашевелился. Капли сока упали на ступню. А потом еще и еще… Она втирала яркий сок. Он распахнул глаза. Она взяла плод в рот, и на губах выступил нектар. Кожа впитывала и просила еще. А потом мягкая кожура стала скользить по его ухоженной пятке, поворачиваясь то одной, то другой стороной…
…На полу отдыхали мандарины. На зеленых простынях танцевали Он и Она…
Мартовский снег еще был холодным. Он лежал в тени и надеялся пролежать так долго. С крыш сбрасывали куски льда. Лед плашмя падал, потирая ушибленные бока. Замерзшие глыбы были с грязными лицами. В них застряли новогодние иголки. Было стыдно. И нечем умыться. И некуда спрятаться. Солнце открывало окна только на десять минут. Все рассчитывали, что завтра они откроются на
Весна была близко. Она, на цыпочках, в коридоре, пила березовый сок.
А она ждала его… Ждала, когда болела голова, когда связывала порвавшиеся силы и расчесывала запутанные мысли. Просыпаясь на рассвете, делая полусвязный вдох – она говорила ему: «Доброе утро, любимый», и целовала его волосы. А потом любовалась своей грудью. Грудью, которую вылепил он. Она и раньше у нее была: маленькая, как нераспустившиеся почки на ветке. Она ее прятала под одежду, игнорировала, не замечала. Грудь была нелюбимой и от этого становилась еще меньше. А потом он ее погладил… Похвалил… Потрогал… Она вздохнула и стала распускаться, как розовый бутон. Она стала раздаваться вширь, и уже были тесными блузы. И стало пресно под закрытым платьем. И появились новые, из выреза которых она могла смотреть на облако. А облако, не выворачивая шею, теперь видело его творение.
Он как скульптор, лепил ее каждый раз. Ночью – теплыми губами, ранним утром – спутанным дыханием, за ужином – взглядом. Грудь стала круглой, как яблоко. И поэтому по утрам она поднимала рубашку, чтобы голубой свет ночи мог войти в соски. И втирала его, пока не начинала кружиться голова…Земля стала словно масло. Жирная и теплая. Если взять ее в руки, растереть – она будет пахнуть столетиями. А еще мудростью. А еще женщиной…
У земли давно созрели яйцеклетки. Она становилась чуть капризной и обидчивой. Иногда хотелось плакать по вечерам… Ей скоро в роддом… И в этом каждый раз была магия… Мистика… И в том, как надуваются вены на бутонах, как пробивается узкая трава, как тонко пахнет особым парфюмом после первого дождя, а ели меняют листья. Но самой большой загадкой для нее был этот мужчина.
Она считала его избранным. Отмеченным Богом. Она даже искала на его теле эту метку. Может, в виде кленового листка на правой лопатке или магического знака где-то в районе лобка. Она высматривала родимые пятна или маленькую буковку между пальцами ног. Ничего явного не было. Но она точно знала – он другой. Он выше, сильнее, глубже остальных. В нем – тайна. В нем – колдовство. В нем история земли от самого первого дня…
Часто, из-за его магнетизма, она не слышала слов. Вернее, слышала звуки, но не понимала их значение. Голос был плотным. Она его брала в руки. Голос был теплым. Она грелась, как у костра.
Он был сгустком энергии. Неиссякаемым. Его движения искрили. И казалось, что не касается земли при ходьбе. Что идет на несколько сантиметров выше. Это была походка человека, которого любит Бог. Так ходят по воде. Так танцуют вальс под куполом Вселенной.
Она помнила, как он впервые шел к ней. Шаг пружинил. Костюм развевался. Она стояла, как заколдованная, словно приросла к ступенькам. А он подошел и поцеловал теплым поцелуем. И она поняла, как прикасается Бог.
У него были глаза океана. Она тонула в нем, захлебываясь, поднимая руки, еще надеясь на спасение… Но океан был сильнее. Он обнял ее и унес… Только не на дно, а в небеса.
По земле ходят люди… Пьют чай по утрам, мечтают увидеть мир, задают вопросы. Но еще по земле ходят Боги… Они пьют по утрам нектар, они в себе носят целый мир, у них внутри есть все ответы…
И значит, их встреча была нужна… Ее там, высоко, придумали… Для чего-то… Их взяли за руки, долго искали дороги, расставляли знаки… Почти последняя любовь…Всю ночь земля рожала. Молча. Боль была невыносимой. Она терпела. Только очень болело сердце. У Земли и у нее… А наутро поползли подснежники, те, которым когда-то было не суждено…
Зима 1976 года. Киев. Накануне его свадьбы…
Этот год был полон событий. В конце января родился 4-х миллиардный житель планеты Земля. Была учреждена медаль за строительство БАМ, вышел лучший альбом группы ABBA и закончилось строительство Московского моста…
…В Киевской филармонии звучали вразнобой инструменты. Огромный холл с белыми колоннами был желтым от щедрого света. В гардеробе пожилой мужчина в бабочке желал всем приятного вечера. Входили нарядные люди, внося с собой морозный воздух и снег на лисьих воротниках. Долго выстукивали ботинки на пороге. Шелестели программками и сверяли билеты. Дамы поднимали примятые шапками прически. Подкрашивали губы…
Ольга в черном вечернем платье стояла у окна и держала пальцы на еле теплой батарее. Она уже давно разыгралась, последний раз пролистала партитуру и теперь проигрывала в уме несколько заковыристых пассажей. Удерживала нужный темп. Она была привлекательной блондинкой с прозрачной кожей и ровными жемчужными зубами.
Вьюга постепенно усиливалась. Билось стаккато в теплые стекла концертного зала, где неспешно рассаживались люди. В первом ряду – ее родители. Папа – высокого роста с курчавой шевелюрой, волнами зачесанной назад. Он был известным архитектором и любителем женщин. У него строились все видные люди города. Мама – маленькая, интеллигентно одетая, с писклявым тонким голосом. Она всю жизнь была домохозяйкой, и ей ничего не оставалось, как глотать романы мужа. Ольга – их единственный ребенок, большая умница, студентка 4-го курса консерватории им. Чайковского. И сегодня она играет концерт Шопена с оркестром.
В зале погас свет и стали выходить музыканты. Симфонический оркестр в черных платьях и смокингах. Привычно сверились с си-бемоль. Рояль стоял с открытым удивленным ртом и ждал начала. Ольга вышла на сцену, и все глаза устремились на гибкую фигуру, обтянутую дорогой тканью…
Они познакомились в тот же вечер. После ее успешного концерта.
Георгий любил филармонию. Всю свою жизнь. Он уже занимал должность заведующего отделением в новой городской больнице. Ему подчинялось много опытных врачей и медсестер. Он был очень завидным женихом.
И они стали встречаться. В зимних залах, кинотеатрах, библиотеках. Она играла для него Шостаковича, Рахманинова и Грига. Иногда, под настроение – «Времена года» Вивальди. Когда впервые замерзли, согрелись проверенным способом – поцелуем. А потом еще и шампанским
Однажды засиделись допоздна. Георгий проводил Олю до двери, но мама пригласила войти, выпить чаю. Она знала обо всех его перспективах и помогала дочери как могла. А после чая оказалось, что автобусы уже не ходят. Что почти полночь и закрылось до утра метро. Что на улице мороз, уже неприлично большой, и пешком получится как раз к началу работы. Его пригласили остаться, потому что такого нельзя упустить, и постелили на диване в большой комнате. Белые сатиновые простыни и шерстяной плед в клетку. На стене висели портрет молодого Есенина с трубкой и часы с кукушкой, которые будили его потом каждый час.
Он удобно вытянул ноги и засмотрелся на гирьки. Потом перевел взгляд на китайскую вазу с сухим физалисом. На тумбочке, под локтем, лежал старый мартовский журнал «Советское фото». На обложке была Ольга, красивая как в кино, с цветочной невидимкой в волосах. Журнал оказался двухгодичной давности.
Было так, как он любил: тепло и очень тихо. За зашторенными окнами, крепко зажмурившись, мирно спала улица Институтская.
Вдруг послышался звук босых ног за дверью. Он привстал, упираясь локтем в подушку. Скрипнули навесы, и вошла Ольга. В тонком халате чуть выше колен.
– Оль, ты что? Родители за стеной.
Ольга возбужденная, чуть испуганная, стояла перед ним.
– Они уже спят. А я хочу к тебе…
Она развязала пояс и оказалась без белья. Георгий молча подвинулся к стене, и она легла с краю. От ее тела шел жар. И тонкий мускусный запах от лобка. Георгий, ведомый древнейшими инстинктами, стал возбуждаться. Целовал с такой жадностью, с таким захватом, что Оля чуть попятилась. А потом повернул ее спиной, крепко вжимая ягодицы в свой взрывной пах. И стал входить. Оля даже не предполагала, что у нее внутри столько места. Ей казалось, что сейчас выйдет насквозь. Она стала стонать. Он думал, что от удовольствия. И тут же испытал оргазм…Наутро родители готовили первый семейный завтрак. Мама стояла над сковородкой с деревянной лопаткой в руке. Готовила яичницу. Пахло жареным салом и разогретым в духовке хлебом. На тарелке зимние яблоки пускали сок от сахара с корицей. Папа просматривал «Труд» и ждал будущего зятя к столу. Пил крепкий, смолянистый кофе. Георгий в моднейшем джинсовом костюме топтался в прихожей. Пытался открыть дверь.
– Гошенька, ну что же вы! Все горяченькое на столе.
Отец покашливал в кулак, не решаясь встревать. У него на языке вертелся уместный вопрос о свадьбе. Бледная Оля прожогом метнулась в туалет и заперлась. А потом жалобно заскулила из-за двери: «Мама, дай бумажку». Отец с матерью стали наперегонки просовывать в щель смятую газету. Всем было неловко. Георгий, воспользовавшись замешательством, открыл тяжелую двойную дверь. И вошел в новый морозный день…
Больше они его не видели. Никогда. Он избегал концертных залов и библиотек. Всех мест, где они могли бы пересечься. Он не знал и не хотел знать, что там происходит. Он уже твердо решил жениться на Тане.
Оля, которая все сама спланировала, сама устроила, чуть не сошла с ума……Женщины шли потоком. Нескончаемым. Они перестали иметь хоть какую-то ценность. Или цену. Красивые лица, разные груди, ноги – все стало сиюминутным.
Когда-то, еще на последнем курсе, у него было важное соревнование по плаванию. Его девушка привела подружек. Готовилась хвастаться. Гоша размятый, после горячего душа, вышел к бортику, поигрывая мышцами. Нашел ее глазами и хитро подмигнул. Девчонки запищали, а она, покрываясь румянцем, подошла. Они спрятались в предбаннике, и он ее обнял. До заплыва он выдерживал трехдневное сексуальное воздержание. Но все пошло прахом. Его член встал как огромная палка. Эрекция не спадала ни от ледяного душа, ни от смены мыслей. Он прятал его за низкими плавками, но головка упрямо оказывалась наверху.
Он не вышел на дорожку. Рискуя полететь из сборной. Вместо этого взял такси и поехал с ней в общежитие. Они разогнали девчонок по другим комнатам и остались без одежды. Он не мог остановиться. После оргазма он хотел еще больше. У нее болел живот, но страх его потерять был сильнее.
К вечеру Гоша ушел. Очень довольный собой. У нее к ночи началось кровотечение…
Шло время… И ничего не менялось… Он не хотел надевать презерватив, и они шли у него на поводу. Лишь бы ему было хорошо…Стиральное мыло, безопасные дни, спринцевание уксусом и лимонной кислотой. Бегали на аборты… Плакали…и снова приходили на свидания. Многие рожали его малышей, а потом подкладывали их своим мужьям.
Он уходил… Они умоляли остаться. Он проживал свою жизнь, перечеркивая по ходу жизни других. Оставляя пометки, зарубки… Иногда разрушая их до основания… Он был Богом и Демоном в одной плоти. Другом и врагом. Он был мужчиной, умевшим любить и так же яростно ненавидеть.
Потом, когда время затирало острые чувства, притупляло боль – они задавали себе вопрос: «Почему? Что в нем такого?» Качали головой, пожимали плечами и отвечали практически одинаково: «Нечеловеческая сила… Власть… В большом объеме – мужское начало». Сопротивляться ему – что сопротивляться цунами. Он несется и ты… или вместе с ним, или у него под ногами…2010 год. Киев. Вторая совместная весна…
…Прошел год. В воздухе нежно пахло мимозой. Он смотрел в окно, и на белом халате играли тени. Утреннее небо как раз чистило зубы. Он спросил, какой пастой. Небо засмеялось.
За длинным столом завтракали птицы. Облака вместо стульев. Он проверил, здоровая ли у них пища.
На столе появилась новая рамка. По краю – наивные стеснительные ландыши. Она выпадала из общего стиля, но там был ее портрет.
В дверь постучали. Опять в новом платье, пахнущая дорогими духами, вошла Любовь. Он был рад ее видеть, но все-таки вопросительно сдвинул плечи. Она присела на краешек кресла и просто спросила:
– Ну что, любишь?
– Люблю.
– Как?
– Как никогда раньше…
А потом расправила крылья, взлетела в воздух и охватила весь Мир…
Через время…
А потом она неожиданно поняла, что у них все не так. Не в привычном формате… Отношения не распускаются цветком, а сидят в бутоне. И так и остались еле розовыми…
Вдруг болезненно осознала, что он ни разу не пригласил ее к себе и не одобряет внеурочных звонков. Он не говорил об этом прямо, просто она перелистала его мысли и поняла, что они могут прозвучать не вовремя. Некстати… И что места ей отведено мизерно. И что так будет всегда…