Под чужим знаменем
Шрифт:
Кольцов пояснил:
– Осипов сегодня в девять выезжает… Завтра или уж, во всяком случае, послезавтра он будет у Петлюры. И тогда – все! Совместными усилиями они разгромят Южную группу…
– Понимаю… – Кособродов неторопливо вынул кисет, свернул цигарку, закурил. – Сейчас шесть. В девять поезд тронется. А взрывчатки еще нет, за ней надо ехать на Белокаменский разъезд, и неизвестно, будет ли туда попутный поезд… Да и не все поезда на разъезде останавливаются… А если пешком до разъезда добираться – два часа уйдет… – И Кособродов
– Ну что ж… – Павел резко поднялся. – Буду сам что-то предпринимать…
– Погоди малость, – устало сказал Кособродов. – Горячиться, говорю, погоди. Голова дадена для чего?.. Чтобы думать! Вот и давай посидим да подумаем. Глядишь, мелькнет что-нибудь путное…
Кольцов послушно сел, положил руки на колени и в такой позе стал чем-то похож на провалившегося на экзамене гимназиста.
Кособродов молча курил. Пристально, с прищуром, глядел на тусклый огонек дотлевающей между пальцев цигарки. Затем опять поднял глаза на Кольцова.
– Вообще-то можно попытаться… Есть одна мысля… Но рисковая…
В синих тягуче-медленных августовских сумерках Кольцов и Наташа пустырями прошли к товарной станции, откуда должен был уходить спецпоезд. Постояли за пакгаузами. Перекликались в отсыревшем воздухе маневровые паровозы. Падучей звездой, как бы остановленной возле самой земли чьей-то властной силой, повис невдалеке зеленый огонек семафора.
– Похоже, ждут! – сказала Наташа и снова зашагала вдоль кирпичных стен пакгаузов.
Следом за ней шел Кольцов. Был он в пиджаке и фуражке железнодорожника, она, в простеньком жакете и косынке, походила на жительницу предместья.
Возле семафора, в тени, не очень таясь, стояли двое железнодорожников с сундучками в руках. Одного из них Кольцов еще издали узнал по грузной фигуре – это был Кособродов.
– Дим Димыч? – негромко окликнула Наташа.
– Мы, – неторопливо отозвался Кособродов, и его размытая зыбким светом семафора тень закачалась по насыпи.
Девушка на мгновение прижалась к Кольцову, обожгла его горячим дыханием.
– Дай Бог тебе счастья! – И, встав на носки, неумело поцеловала его в щеку.
Кольцов подошел к железнодорожникам, и они вместе двинулись вдоль путей. Впереди – машинист Кособродов, за ним – его «помощник» Кольцов и молоденький кочегар. Шли не спеша, посвечивая впереди себя фонарем. Прошли мимо стрелок. Свернули. Направились к паровозу.
Невысокий старик в тулупе ходил неподалеку от складского строения. Завидев Кособродова, снял шапку, бодро поздоровался, с любопытством всматриваясь в Кольцова – силился угадать, кто же это такой. Кольцов заметил это и на всякий случай отвернулся в сторону.
Первым в будку легко забрался Кособродов. Несмотря на возраст и сложение, он сделался вдруг быстрым, пружинистым. Куда девалась его медлительность и степенность!
Следом за ним по железным ступеням
Кольцов неловко подпрыгнул, зацепился за железную скобу сундучком и едва не уронил его, но кочегар тут же подал руку, помог Кольцову забраться в будку паровоза.
Окутываясь липким паром, черная чугунная туша сразу же тронулась, постукивая колесами и скрипя тормозами, нехотя поползла к ветхому станционному домику. Здесь стоял усиленно охраняемый вагон.
Подошли полковник Щукин, Осипов и Волин. Полковник вполголоса давал последние наставления Осипову.
– Разрешите отправлять, ваше высокоблагородие? – вытянувшись перед Щукиным, спросил начальник охраны.
– С Богом, – покровительственно кивнул тот.
Осипов поднялся в вагон, за ним вошли двое солдат. Захлопнулась дверь. Послышался щелчок замка.
Лязгнули буфера, и паровоз тронул вагон с места.
Осипов сел у открытого окна, облегченно расстегнул верхние пуговицы кителя. Он втайне гордился своей миссией – она казалась ему значительной и важной, едва ли не влияющей на ход летне-осенней военной кампании.
Гулко прогрохотав по мосту, паровоз с вагоном набирал скорость. У паровозного окошка стоял Кособродов и внимательно смотрел вперед. Какие-то бесформенные темные предметы мелькали на обочине. Рука Кособродова спокойно лежала на реверсе. Наконец машинист повернулся и, кивнув головой, сказал:
– Можно!
И тотчас паренек-кочегар и Кольцов полезли на тендер и затем по угольной куче пробрались к водяному баку.
– Значит, четвертое окно? – уточнил Кольцов.
– Четвертое, точно, – запинаясь, сказал кочегар. Его бил легкий озноб.
По железным скобам водяного бака Кольцов спустился к сцеплению. Грохот колес на миг оглушил его. Навстречу летела душная ночь, и звезды тоже летели, словно пришитые к этому поезду…
Кочегар остался на тендере и оттуда внимательно наблюдал за Кольцовым.
А Кольцов перебрался со сцепления на открытую площадку вагона, с площадки полез на крышу, пополз по ней, заглядывая вниз и отсчитывая окна… Вот оно, четвертое окно! Прижимаясь к крыше, Кольцов какое-то время лежал, справляясь с гулким и учащенным биением сердца. Затем взмахнул рукой, набросил на грибок вентилятора веревку, по ней сполз к окну.
Тем временем Осипов, готовясь в своем купе ко сну, стаскивал с ноги сапог. Внезапно послышались тревожные гудки паровоза, и вагон стал замедлять бег. Затем почти остановился.
Осипов снова поспешно натянул сапог, выскочил из купе. И тотчас в окно купе заглянуло перевернутое лицо. Исчезло. Опустились ноги. За ними появилась рука. Ухватилась за верхний переплет окна. И наконец в купе осторожно забрался Кольцов…
Со ступенек тамбура охранники напряженно всматривались в темень, пальцы, сжимавшие винтовки, побелели. Но паровоз, дав короткий успокаивающий сигнал, снова начал набирать ход.