Под чужим знаменем
Шрифт:
– Видно, что-то примерещилось машинисту, ваше благородие, – облегченно вздохнув, сказал один из охранников Осипову.
А Павел встал у двери купе, спрятался за висящую на стене шинель Осипова, прислушивался к голосам и шорохам. Ждал. В руке сжимал пистолет. И странно, он уже не чувствовал никакого волнения, только все тело его напряглось до боли.
Шаги замерли возле купе. Чей-то голос спросил:
– Постелить, ваше благородие?
«Двое… Значит, двое», – подумал Кольцов и поджался, поднял руку с пистолетом.
– Не надо, – ответил за дверью
Кочегар теперь стоял на нижней ступеньке паровоза и, предельно откинувшись, напряженно смотрел вдоль вагона.
– Горит? – спросил Кособродов, стараясь сохранить спокойствие в голосе.
– Горит, Митрич!.. Горит!
Свет в четвертом окне ярко горел, метался по придорожным кустам. Светилось окно и у последнего купе, где разместилась охрана.
Кособродов бросил в темноту цигарку и тут же свернул новую, нервно прикурил.
– Скоро станция… Ну что, не погас еще?.. – уже явно тревожась, спросил Кособродов.
Паровоз и вагон мчались сквозь ночь, врезаясь в плотную застойную темноту, разрывая ее светом фар.
Кочегар вдруг глотнул воздух, возбужденно закричал:
– Все, дядя Митя! Погас!
Машинист передвинул реверс. И паровоз стал плавно замедлять бег, чтобы медленно пройти возле входного семафора…
Ухватившись за оконную раму вагона, висел над мелькающей насыпью Кольцов. Когда скорость снизилась, он спружинился, оттолкнулся от вагона и полетел в темноту. Прыжок получился неудачный. Кольцов несколько раз перекувырнулся, ударяясь о крупный галечник, разрывая одежду о какие-то кусты и коряжины. Несколько мгновений полежал неподвижно, затем боязливо пошевелил руками. «Жив!» – пронеслось в голове.
Паровоз уплыл в темноту. Прокатил мимо перрона небольшой станции. Дежурный накинул на руку кочегара разрешающий жезл…
Наташа ждала. Зябко кутаясь в полушалок, взволнованно ходила по комнате. Она знала, что, если сейчас хоть на миг остановится, последние силы покинут ее. А Иван Платонович Старцев между тем сердито выговаривал, вздев на брови поблескивающие очки:
– Это, в конце концов, нерасчетливо, это же чистой воды авантюризм!
– Но у нас ведь не было времени! Надо было рисковать! – возражала Наташа, оправдывая не столько себя, сколько Кольцова. И ей было приятно от сознания, что она понимает Павла и защищает его даже от отца.
Ивану Платоновичу не понравились слова дочери «Надо было рисковать!». И он так же сердито и непреклонно произнес:
– Нет, так нельзя!.. Нельзя взваливать на одного человека так много…
Наташа беззвучно заплакала. Она только сейчас осознала, что Кольцов страшно рискует. «Что сейчас с ним? – тревогой налилось сердце. – А вдруг все сорвалось и его убили или покалеченного захватили? Что я наделала! Почему не отговорила? Почему не нашла нужных слов? В конце концов, это задание вместе с Кособродовым мог выполнить кто-то другой… если бы было время. Да, если бы было время!»
Иван Платонович не видел терзаний дочери. Он сидел на диване и угрюмо
Синие сумерки на улице сменились густой россыпью звезд. Листья на деревьях млели от ночной духоты. И было тихо-тихо…
Вдруг хлопнула входная дверь. Наташа замерла, судорожно прижав руки к груди.
В комнату вошел грязный, в разорванной тужурке Кольцов. Лицо у него было разбито, и на руках ржавели запекшейся кровью ссадины.
«Что с ним? Ранен?» – подумала Наташа, и к сердцу ее подступил холод. Не помня себя от радости и страха, она шагнула навстречу Кольцову и, вскинув ему руки на плечи, бессильно прошептала:
– Ой, Павел…
– Ну что ты, Наташа! – смущенно улыбнулся Кольцов. – Все хорошо… Я же говорил… Все будет хорошо…
– Как я боялась! Иди переодевайся!.. Лицо! У тебя разбито лицо! – Наташа вдруг вся сникла. – Но это же… Это же – все! Тебе надо немедленно уходить. Ты понимаешь, у Щукина не может не возникнуть вопроса, где ты разбился в тот же вечер, когда исчез Осипов.
– Понимаю! – сдавленным голосом ответил Кольцов. – Я уже об этом думал, пока добирался до вас.
– Я сейчас же вызову связного. – Голос у Наташи окреп. «Его надо спасти, спасти! Во что бы то ни стало!» – гудело у нее в голове, и она, уже не скрывая отчаяния, продолжила: – И ты уйдешь по эстафете в Киев. Слышишь?
– Не будем торопиться! – Павел взял ее за руки и усадил на стул рядом с собой. – Один хороший человек сказал, что голова человеку дана, чтобы думать. Давай малость подумаем, а?
– Но, Боже, что можно придумать? Что? – бессильно пожала плечами Наташа. – Ведь следы на твоем лице явно от ушибов. – И, вздохнув так, что перехватило дыхание, добавила, сдавшись доводам своего сердца: – Нет, тебе нельзя рисковать! Ни в коем случае!
– У меня было время, пока я добирался до города, и, кажется, я что-то придумал! – улыбнулся ее совсем не наивным страхам Кольцов. – По крайней мере, есть смысл попытаться… Надень самое нарядное вечернее платье! – весело приказал он.
Иван Платонович, до сих пор молчаливо слушавший их разговор, удивленно взглянул на Павла:
– Уж не собираетесь ли вы в таком виде идти гулять?
– Именно, Иван Платонович! Мы пойдем в ресторан «Буфф», я слышал музыку, там еще веселятся!.. – И, пока они глухими переулками, чтобы ненароком никого не встретить, добирались до «Буффа», Павел посвятил Наташу в смысл своей затеи…
«Буфф» был слышен издали. Даже в эту глухую ночную пору из раскрытых настежь ресторанных окон несся надрывный «Шарабан»…
«Буфф» был островом, на котором в разгульном вине и в бессмысленных тостах пытались утопить страх перепуганные революцией обыватели. Здесь «отдыхали» от войны офицеры, получившие короткий отпуск. Здесь они в один присест просаживали свои скромные отгульные. И потом уже пили на деньги тех товарищей, которые успели «грабануть». Подъезд «Буффа» светился в ночи призывно, как маяк. А вокруг была темень.