Под гнетом окружающего
Шрифт:
— Я постараюсь перевоспитать ее…
Графиня съ изумленіемъ посмотрла на племянника и только теперь поняла, что онъ говоритъ о дл серьезно, что онъ, кажется, дйствительно хочетъ жениться.
— Длай, какъ знаешь, — холодно проговорила она. — Я могу совтовать, но не имю никакого права запрещать или позволять… Только, пожалуйста, предупреди ея родныхъ, что я не желаю этого брака, — многозначительно произнесла она:- не желаю, и потому не буду считать ихъ родными. Люди вс равны передъ Богомъ, но у насъ есть право или, лучше сказать, нашъ домъ сходится только съ тми, кому мы симпатизируемъ, съ кмъ мы родня по духу. — Что касается до Лизы, то я думаю переговорить съ нею лично…
— Вы сердитесь на меня? — заискивающимъ голосомъ произнесъ Задонскій, испугавшійся
— Я не имю никакого права сердиться на своихъ ближнихъ за то, что они живутъ по-своему. Можетъ-быть, они правы, а я заблуждаюсь, — произнесла смиренно графиня. — Ты знаешь мое правило: пусть каждый живетъ, какъ онъ хочетъ; я могу давать только совты. Примутъ ихъ люди — я очень рада, не примутъ — ну, что-жъ? это значитъ, что мы разошлись въ убжденіяхъ, должны разойтись и въ жизни и не безпокоить другъ друга… Я, дружокъ, не отступала ни разу отъ этого правила и прошу Бога дать мн силы идти и въ будущемъ но этому пути, и не кичиться передъ людьми своею безошибочностью, не господствовать надъ ними… Я поставлена въ такое положеніе, что могла бы иногда настоять на своемъ, могла бы заставить ближнихъ поступиться ихъ убжденіями; но не этого хочу я. Я радуюсь искреннему согласію людей со мной, но лицемрнаго подчиненія себ я не терплю. Я стремлюсь не къ своему господству надъ ближними, но къ господству надъ ними тхъ святыхъ истинъ, тхъ благородныхъ правилъ, передъ которыми я сама являюсь покорною рабою…
Графиня встала съ мста и начала ходить по комнат; она была, повидимому, взволнована. Задонскій еще разъ поцловалъ ея руку и вышелъ вонъ. Онъ былъ окончательно ошеломленъ словами тетки. Она никакъ не воображала, что простое напоминаніе о ея правилахъ было самымъ сильнымъ аргументомъ, доказывавшимъ племяннику всю нелпость его плановъ насчетъ женитьбы, что эти аргументы были страшне запрещенія. Передъ такою угрозою не могъ не струсить молодой наслдникъ графини… Теперь онъ не зналъ, что начать длать. Ему хотлось забыться, опьянть, чтобъ только заглушить непрошенные упреки некстати проснувшейся совсти. Казалось, что совсти никогда не было въ душ; но теперь она мучила его, можетъ-быть, потому, что онъ, въ самомъ дл, чувствовалъ нчто въ род любви въ Лиз, или потому, что жертва была слишкомъ чиста, слишкомъ невинна… Ему то хотлось бжать въ Лиз, чтобы, излить передъ нею свое раскаянье; то являлась ршимость никогда не встрчаться съ нею, чтобы не слышать ея ровнаго, мучительно-холоднаго голоса, не видть ея карающаго, пристальнаго взгляда.
Подобные Задонскому люди думаютъ въ такихъ экстренныхъ случаяхъ: «а, будь, что будетъ!» — и складываютъ руки, стараются больше спать, чаще находиться въ кругу постороннихъ людей. Длать дло поручается судьб — и иногда эта глупая особа оказывается гораздо умне своихъ доврителей.
VII
День стоялъ жаркій. Это было въ половин августа. Въ неб не было ни тучки, но какой-то бловатый знойный туманъ носился надъ горячею землею. Въ воздух сильно пахло, посл дождя, шедшаго наканун, сномъ. Время было около полудня. По узенькой тропинк, отдлявшей бабиновскій лсъ отъ лса привольскихъ мужиковъ неторопливо халъ верхомъ господинъ въ блой лтней одежд. Это былъ Михаилъ Александровичъ. Онъ возвращался съ постоялаго двора «Никитинскаго погоста», куда здилъ въ послдній разъ передъ своимъ отъздомъ въ Петербургъ. Графиня посылала его въ столицу для расплаты съ его кредиторами и для взятія заграничныхъ пассовъ. Онъ былъ задумчивъ и, можетъ-быть, невольно, прозжая этими знакомыми мстами, вспоминалъ о той двушк, которую онъ готовился бросить навсегда. Прохавъ съ версту, онъ былъ пораженъ громкими голосами аукавшихся дтей. На ихъ крики отвчалъ тоже ауканьями мужественный, знакомый Задонскому, голосъ. То былъ голосъ Борисоглбскаго. Задонскій невольно вздрогнулъ и пришпорилъ лошадь. Но она не успла еще сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ его глаза встртили слишкомъ коротко знакомую ему фигуру двушки. Она сидла подъ деревомъ около лсной тропинки и машинально разбирала
— Постойте, — умоляющимъ голосомъ произнесъ Михаилъ Александровичъ:- намъ надо объясниться.
— Я не хочу никакихъ объясненій. Мн они не нужны, — сухо отвтила она.
— Нтъ, они нужны для васъ такъ же, какъ для меня! — воскликнулъ онъ. — Вы должны ненавидть и презирать меня. Но я заглажу свои ошибки. У меня не хватило духу настоять на своемъ теперь, но я буду преслдовать свою цль до конца… Вамъ будетъ тяжело пережить настоящее время… Но говорите, что я могу сдлать для того, чтобы вамъ легче перенести т дни, которые пройдутъ до моего возвращенія?.. Узжайте въ Петербургъ, ждите меня тамъ, я дамъ вамъ на это средства… Это моя обязанность.
— До настоящей минуты я васъ ненавидла, но теперь вы мн просто жалки, — задыхающимся голосомъ произнесла Лизавета Николаевна.
— Ради Бога, не считайте моихъ намреній грязными. Я вижу въ васъ свою жену, которой я поклялся въ любви передъ Богомъ. Мы связаны, — горячо говорилъ Задонскій.
— Мы? Связаны? Чмъ? — спросила Лизавета Николаевна, поднимая на него глаза.
Онъ взглянулъ на нее какимъ-то изумленнымъ, недоумвающимъ взглядомъ и едва слышно проговорилъ:
— Вы готовитесь быть матерью!
Она слабо вскрикнула, закрыла лицо руками и тотчасъ же снова отняла ихъ.
— Да, я буду матерью, но мой ребенокъ никогда не назоветъ васъ своимъ отцомъ! Идите!
Она указала ему рукою на дорогу.
— Вы губите себя, губите своего будущаго ребенка.
Она медленно пошла отъ него.
— Ради Бога, ради Бога, подумайте, что вы длаете, что скажутъ ваши родные, — говорилъ онъ въ волненіи.
Она все шла и шла, не поворачивая головы, наконецъ, ей попался навстрчу вышедшій изъ лсу Борисоглбскій… Она бросилась къ нему.
— Скажите, пожалуйста, ему, чтобъ онъ оставилъ меня въ поко! — обратилась она къ Ивану Григорьевичу и въ изнеможеніи опустилась на траву.
Борисоглбскій взглянулъ на Задонскаго такимъ взглядомъ, что тотъ повернулся назадъ, торопливо отвязалъ лошадь и понесся къ Приволью. Въ его голов не было никакой опредленной мысли, ни радостной, ни тоскливой. Пріхавъ домой, онъ бросился на свою постель и пролежалъ на одномъ мст, не шевелясь, около двухъ часовъ. Потомъ онъ всталъ и провелъ рукой по лбу, отирая капли холоднаго пота.
— Ну, теперь будь, что будетъ, но, во всякомъ случа, я умываю руки! Она сама этого хотла, — прошепталъ онъ, и съ его груди, какъ-будто, свалился какой-то тяжелый гнетъ.
Да, она сама этого хотла! О чемъ же тутъ и тужить, въ чемъ же тутъ и раскаиваться? Михаилъ Александровичъ никакъ не ожидать, что дло разыграется такъ счастливо и хорошо для него. Но ему было тяжело то обстоятельство, что около него не стояло ни одной личности, передъ которой онъ могъ излить свою печаль, побичевать себя и обвинить Лизу за то, что она такъ безжалостно бросила его… Ему теперь поскоре хотлось ухать въ Петербургъ, тамъ всегда найдутся люди, полные сочувствія въ несчастіямъ богатыхъ ближнихъ…
Лизавета Николаевна сидла, между тмъ, на трав, опустивъ голову на руки, грустная и безмолвная. Она чувствовала, что она оборвала послднюю нить, еще привязывавшую ее къ Задонскому, а вмст съ тмъ и къ деревн.
Иванъ Григорьевичъ созвалъ дтей и веллъ имъ разбирать грибы, лежавшіе на томъ мст, гд, за полчаса передъ тмъ, сидла Лизавета Николаевна. Занявъ такимъ образомъ дтей, онъ снова вернулся къ ней и прилегъ на траву. Съ четверть часа они оба молчали.
— Что же, когда мы въ Петербургъ подемъ? — шутливымъ тономъ произнесъ Борисоглбскій, чувствуя, что необходимо нужно вывести изъ задумчивости это несчастное созданіе.