Под игом
Шрифт:
Гости нашли и полураскрытое письмо к Раде. Они поняли все.
Движимый чувством деликатности, Недкович положил письмо к себе в бумажник, чтобы оно не попало в чужие, нескромные руки.
XXIV. Буря перед грозой
Рада уехала в Клисуру внезапно и даже неожиданно для себя самой. В то самое утро, когда Кандов кружил у ее ворот, к ней пришел один клисурец — человек надежный, который на своих лошадях возвращался домой из К — ва и сказал, что Бойчо просил его заехать за Радой и привезти ее в Клисуру.
Услышав эту долгожданную весть, Рада поспешила пойти проститься со своей подругой
В Клисуре Рада остановилась у госпожи Муратлийской, недавно переехавшей в этот город. С удовольствием выполняя просьбу Огнянова, Муратлийская радушно приняла бесприютную девушку.
Из окон ее дома, выходивших на север, открывался вид на всю Клисуру, над которой вздымалась Стара-планина. Городок раскинулся у подножия скалистого, почти отвесного, южного ската исполинской Рибарицы (здесь ее называют Вежен). Ее вершина еще была увенчана зимней короной; по зеленым склонам, испещренным красноватыми пятнами овечьих загонов, там и сям ползли стада влашских кочевников. С востока Клисуру ограждали высокие изломанные скалы и рыхлые оползни, местами невозделанные, местами покрытые виноградниками и розовыми плантациями. Отсюда извилистая тропа поднималась до самой вершины и вела к расположенному по ту сторону горы обрыву — Зли-долу, откуда шла дорога в Стремскую долину. С других сторон Клисура огорожена холмами; она угнездилась в глубокой долине, утопающей в зелени, среди фруктовых садов и розовых кустов, наполнявших воздух благоуханием. Замкнутая со всех сторон и необычайно унылая зимой, Клисура в эту весеннюю пору была прелестным уголком, полным тени, прохлады и аромата.
Кандов приехал в Клисуру днем позже, чем Рада, и остался погостить у своего родственника, чтобы под этим благовидным предлогом оказаться поближе к Раде. Он заглянул к ней в тот же день и застал ее в слезах, оплакивающей смерть Лалки. Кандов понял, что приходить к Раде, когда она в таком горе, неуместно, но все же у него стало легко и светло на душе. Он даже почувствовал себя счастливым — ведь он увидел Раду.
На другой день утром Кандов снова зашел к ней. Он заметил, что девушка еще больше расстроена, чем вчера, — теперь она не только горевала об умершей подруге, но была встревожена слухами о предстоящем восстании в Копривштице и беспокоилась о Бойчо, не зная, где он и что с ним. Рада была в таком угнетенном состоянии, что обрадовалась приходу Кандова.
— Что слышно, господин Кандов? — с беспокойством спросила она.
— Поговаривают о восстании, — сухо ответил он.
— Боже мой, боже, что-то теперь будет?.. И Бойчо куда-то пропал, о нем ни слуху ни духу.
Кандов рассеянно смотрел в окно, устремив глаза на какую-то точку на Рибарице.
—
— Я-то?
— Да, вы.
— О восстании?
— Ну да, о восстании.
Он ответил равнодушно, словно это не Рада его спрашивала, а посторонний человек:
— Восстание… восстание!.. Ну что ж, будут драться, рубить друг друга, палить из ружей, — стараться освободить Болгарию…
— А Клисура?
— Может статься, и она… впрочем, все равно…
— Как — все равно? А вы?
— Да и я — все равно.
Кандов отвечал рассеянно, как если бы его спрашивали о нравах жителей Новой Зеландии… Однако под этой маской рассеянности, под личиной холодного безразличия к событиям, решающим судьбы Болгарии, таилось мрачное отчаяние. Но ни он сам, ни Рада не чувствовали этого.
— Что же вы будете делать, когда восстание вспыхнет повсюду? — спросила Рада.
— Что надо, то и буду делать.
— А что же надо? Неужели вы не будете сражаться?
— Что я могу сделать, Рада? Только одно — отдать свою жизнь!.. — мрачно ответил Кандов.
Послышались три негромких стука в дверь.
— Бойчо! — крикнула Рада и бросилась отворять.
В комнату вошел Огнянов, усталый, в запыленной крестьянской одежде. Он только что вернулся из Панагюриште. Главное собрание близ Мечки, в котором и он участвовал, решило начать восстание первого мая. Теперь Огнянов торопился в Бяла-Черкву, чтобы в течение нескольких дней, остающихся до этого срока, закончить там подготовку и поднять знамя восстания в назначенный день. В Клисуру он заехал лишь для того, чтобы попрощаться с Радой. Но как только Огнянов зашел в тот дом на окраине города, где обычно останавливался, ему передали письмо из Бяла-Черквы, и он, ни с кем больше не повидавшись, поспешил к Раде.
Войдя, он остановился на середине комнаты и бросил холодный, презрительный взгляд на Кандова, спокойно стоявшего у окна.
Рада попыталась было сказать Огнянову, как она радуется его приходу, но, увидев, что на нем лица нет, запнулась, пораженная.
— Извините, что так рано помешал вашей беседе, — проговорил Огнянов, горько усмехаясь и бледнея.
Только теперь он взглянул на Раду.
— Что с тобой, Бойчо? — спросила она сдавленным голосом, подойдя к нему.
— Довольно притворяться! — холодно процедил Огнянов. Девушка кинулась было обнять его, но он отпрянул назад.
— Избавьте меня от ваших нежностей, — сказал он и, обернувшись к Кандову, проговорил раздраженным тоном: — Господин Кандов, не знаю, как и отблагодарить вас за то, что вы соизволили откликнуться на приглашение и приехали из самой Бяла-Черквы…
Душивший его гнев помешал ему докончить фразу. Кандов обернулся к Огнянову.
— О каком приглашении вы говорите? — сухо осведомился он.
— Что означают твои слова, Бойчо? — растерянно спросила Рада. — Господин Кандов приехал в гости к родным… Он…
Она не могла вымолвить ни слова больше и разрыдалась.
Рада заплакала потому, что первый раз в жизни была вынуждена солгать. В короткие часы свидания с Бойчо в Бяла-Черкве у нее не было времени да как-то и в голову не пришло рассказать ему о странном ухаживании Кандова и объяснить, почему она не решилась отказать ему от дома. И вот сегодня Огнянов застал у нее студента, да еще в такой ранний час. По-видимому, до него уже дошли слухи, что Кандов у нее бывает, а проклятая случайность теперь укрепила его сомнения, прежде чем Рада успела их рассеять.