Под игом
Шрифт:
— Ты болен, Кандов, болен! — безнадежно пробормотал он. — Да, ты болен, братец, и надо тебе полечиться, мой милый Вертер.
И он снова зашагал, сам не зная куда.
— Да, нужно лечиться, серьезно лечиться! — повторял он. — Но как? Будь это телесный недуг, тогда… Но эта рана — глубоко в душе. Каленым железом ее не выжжешь. Что же делать? Не посоветоваться ли с врачом из Пловдива? Лекари врачуют не только телесные, но и душевные недуги… Это — истина, ясная как день. Жаль, что у нас тут нет психиатров… Потому что ведь я сошел с ума, да, да, сошел с ума… Все равно, пойду к этому. Кто знает, быть может, он даст мне какой-нибудь совет, и не бесполезный. Да, надо воспользоваться случаем. Я ведь ничего не теряю… Но вот в чем затруднение — придется все ему рассказать, этому доктору. А это значит — поставить себя в смешное положение… Нет, невозможно… Надо как-нибудь иначе.
И Кандов направился к тому дому, где остановился врач из Пловдива.
XXIII. Лекарство
Остановившись перед дверью, Кандов отер пот с лица и постучался.
— Entrez , [104] — послышалось из комнаты.
Студент вошел. Перед ним стоял доктор, человек лет сорока, высокого роста, но хилого телосложения, с бледным лицом, впалыми щеками, редкими бакенбардами и лукавой хитрецой во взоре. Он был в одном жилете и укладывал вещи в чемодан, видимо готовясь к отъезду. Доктор проводил Лалку на тот свет, и здесь ему больше нечего было делать.
104
Войдите (франц.)
Кандов назвал себя.
— Садитесь, сударь, — учтиво пригласил его доктор. — Тут у меня беспорядок, вы уж извините.
Вежливый прием ободрил студента.
— Простите, доктор, что я вас беспокою, но я к вам всего на несколько минут.
— Когда доктор принимает больных, это для него не беспокойство. Доктору без больных так же грустно, как больному без здоровья.
И, отпустив эту зловещую шутку, доктор бросил испытующий взгляд на изможденное, печальное лицо пациента.
— Как себя чувствуете?
— Благодарю вас, я здоров, — с деланной улыбкой ответил студент. — Но я пришел к вам за советом для другого человека.
— Он здешний?
— Здешний, но…
— Почему же вы не привели его с собой? Я пробуду здесь еще очень недолго.
Кандов смутился.
— Как бы вам сказать, доктор? Я пришел больше для того, чтобы попросить у вас совета по поводу одной литературной работы…
Доктор удивленно посмотрел на него.
— Вы можете осветить мне один вопрос из области психологии, который мне самому очень трудно разрешить. Этот вопрос имеет отношение к медицине… Я пишу роман, — объяснил Кандов, делая ударение на каждом слове, в ответ на немой вопрос доктора.
— Как, вы писатель?
— Нет. То есть я пробую писать. Начал писать роман… Главный герой влюблен; страстно, безумно, до самозабвения и притом безнадежно влюблен в одну особу, которая любит другого; и эта страсть может довести его до самоубийства…
— Есть одна немецкая повесть… я ее читал когда-то в Вене, — сказал доктор, почесывая за ухом и стараясь что-то вспомнить, — там описана любовь такого рода…
— Гетевский «Вертер»? — с живостью спросил студент.
— Верно, роман Гете, — вспомнил доктор. — Вертер покончил с собой, не правда ли?
— Да, но я хочу спасти своего героя…
— Лучше убейте его и поставьте точку, чтобы он больше не мучился. Поступите с ним так, как мы, врачи, поступаем с больными… так-то лучше будет.
Доктор проговорил эти слова со зловещей усмешкой, свидетельствующей о бессердечии, свойственном врачам, которые привыкли равнодушно взирать на страдания и смерть своих пациентов.
Кандов побледнел.
— Нет, это будет дурной пример для читателей… Самоубийство тоже заразительно…
— Какой национальности ваш герой?
— Болгарин.
— Болгарин? Странно. Болгары как будто не страдают присухой. Их сердца покрыты буйволовой кожей… Вы знаете, что такое присуха? Amour desespere . [105]
105
Безнадежная любовь (франц.)
— Да, безнадежная любовь, — глухо пробормотал студент.
— Мне, однако, не приходилось слышать, чтобы какой-нибудь болгарин умер от непомерной любви… Один парень, правда, повесился на днях, но лишь потому, что из-за банкротства одного еврея он потерял…
— Но, доктор, как я уже вам говорил, мой герой…
— Да, исключение, я вас понимаю, — прервал его доктор. — Но поскольку он болгарин, не следует доводить его до самоубийства, — это было бы неправдоподобно… Ему полагается только изнывать от муки…
И, усмехаясь все той же неприятной усмешкой, доктор посмотрел на часы. Он, видимо, спешил.
Кандов заметил его нетерпение и заговорил торопливо:
— Именно потому я и обратился к вам за советом, доктор. Развитие сюжета в моем романе требует, чтобы герой остался в живых, дабы свершить другие дела… Но, чтобы он смог их свершить, я должен прежде всего исцелить его от этой ужасной страсти, которая его парализует и убивает. Как сделать это наиболее естественным, наиболее правдоподобным путем?
Доктор внимательно, с любопытством разглядывал Кандова: впервые за его врачебную практику пришлось ему давать такого рода консультацию. Он старался прочесть в глазах и лице посетителя какой-то иной, скрытый смысл его слов. Этот взгляд смутил студента, и предательский румянец вспыхнул на его смуглом лице. Смущение его возросло при виде того, как на тонких, бескровных губах доктора заиграла ироническая усмешка.
— Понял, понял! Вы ищете лекарства от одного из самых трудноизлечимых видов психической чесотки.