Под игом
Шрифт:
— Да.
— Есть такие лекарства, но, к сожалению, господин Кандов, они не так безотказно действуют, как, например, хинин — на лихорадку.
И доктор снова уставился на Кандова.
— Укажите самые радикальные средства, доктор.
— Первым делом я предложил бы вам бабье средство: найдите одну травку, которую называют «отворотное зелье» (забыл, как она называется по-латыни), заварите ее в ночь с пятницы на субботу, но обязательно в необожженном горшке, и облейте этим отваром вашего героя, когда он спит. Он мигом возненавидит свою возлюбленную…
Доктор захихикал. Кандов насупился.
— Вы это серьезно, доктор?
— Не нравится? — продолжал насмехаться доктор. — Тогда я бы вам посоветовал отправить вашего героя испить водицы из Леты, — сразу все забудет. Вы знаете, что это за река Лета?
Лицо Кандова залилось гневным румянцем. Студента возмутили и шутка и вопрос — одинаково неуместные и издевательские.
— К сожалению, — добавил доктор, — Лета уже давно высохла.
Кандов встал, собираясь уходить.
Доктор остановил его жестом, и лицо его стало серьезным.
— Ладно, слушайте: чтобы ваш герой разлюбил ту, которую он любит, заставьте его так же слепо и страстно влюбиться в другую…
Студент отрицательно мотнул головой.
— Это все равно, что променять черта на дьявола, — сказал он.
— Правильно, правильно, — с улыбкой подтвердил доктор. — Но есть и другое средство: ввергните его в пучину разврата, пусть и душа его и все чувства потонут в омуте сладострастия! Станет настоящим скотом — все позабудет.
Юноша с отвращением нахмурил брови.
— Но он у меня должен со временем свершить великие дела. К тому же мой герой от природы — человек благородный, неспособный поступать по-скотски.
— А, вот как! Тогда другое дело. Ну, уж если ваш герой такой деликатный господин, остается только одно лекарство. Но это лекарство — паллиатив. Вы знаете, что такое паллиатив?
Студент снова сердито нахмурил брови и утвердительно кивнул головой.
— Разлучите его благородие с его любезной и отправьте его на год, на два прогуляться куда-нибудь подальше, как можно дальше. Пусть поедет, скажем, в Бразилию, пусть постранствует в водах Ледовитого океана и, затертый льдами на целых девять месяцев, пусть питается одним китовым жиром. Или, если вы опасаетесь, что он там простудится и схватит цингу, пошлите его в пустыню Сахару, — пусть он там покорит какое-нибудь черное племя и станет царьком.
И, изложив все свои рекомендации, приправленные шутками и насмешками, доктор встал. Кандов тоже поднялся.
— Благодарю вас, доктор. Постараюсь воспользоваться вашими советами.
И он протянул руку на прощанье.
— Всего вам хорошего! Рад служить. Желаю здоровья и долголетия и вашему больному и вам.
Но когда Кандов подходил к двери, доктор проговорил уже серьезным тоном:
— Заплатите за визит, сударь… Мы, врачи, этим живем.
Кандов растерянно посмотрел на него. Но тотчас же пришел в себя и, сунув руку в жилетный карман, извлек оттуда рубль. Положив деньги на стул, он быстро вышел из комнаты.
— Вот сумасброд! — сказал себе доктор, старательно запихивая рубль в кошелек. — Воображает, что он меня перехитрил… А я с первых же его слов понял, что лекарство он ищет для себя. Готов побиться об заклад, что он влюблен, как синица, и видит во сне веревочную петлю… Dumstein ! [106]
И он снова начал укладывать вещи.
«Этот шут, — думал Кандов, выходя на улицу, — как ни пустословил, а все же дал мне разумный совет… Он прав — только разлука, только отъезд в далекие края может спасти меня… Мне надо пожить под иным небом, в другом уголке земли, на других широтах, где ничто, ничто не напоминало бы мне о ней… Да я и сам теперь вспоминаю, что в таких случаях рекомендуется разлука, бегство. И оно приведет меня к берегам той реки, о которой говорил этот венский пустомеля! Беги, Кандов, беги! В Москву, в Москву!»
106
Дуралей! (нем.)
И окрыленный этой мыслью, обрадованный этим спасительным решением, Кандов стал тихо напевать припев популярной русской песни:
Ах, Москва, Москва, Москва! Золотая голова! Ах, Москва, Москва, Москва! Золотая голова, Белокаменная…Он поспешил домой и, сообщив родным, что завтра уезжает в Москву для завершения своего образования, с лихорадочной поспешностью стал собираться в дорогу.
Вечером он набил вещами чемодан, кое-что связал в небольшой тюк и в эту ночь спал глубоким, непробудным сном, — ведь он не спал уже несколько ночей подряд.
Утром он проснулся веселый и бодрый. И чтобы отогнать от себя всякие мысли о Раде, предался мечтам о предстоящем путешествии и новой жизни, которою он заживет в Белокаменной… Он даже напевал восторженно:
Вдали тебя я обездолен, Москва, родимая земля, Где блещет в лесе колоколен Величье русского Кремля!.. Ах, Москва…Но вот подвели коня, на котором он должен был перевалить Балканы.
— В Москву, в Москву! — восклицал Кандов, запихивая в чемодан какие-то книги, которые он накануне забыл уложить. Наклоняясь к окну, он машинально глянул на улицу и увидел бабку Лиловицу, которая разговаривала с какой-то старухой. Он вздрогнул и невольно стал прислушиваться к их громкой болтовне.
— Так, значит, тетушка Лиловица, ты опять осталась одна, как перст?
— А что прикажешь делать? Вчера проводила Раду в Клисуру… И такая она была печальная, что у меня прямо сердце разрывалось… Ох, помоги ей, господи!
Кандов стоял, как громом пораженный. Спустя час он уехал. Уехал в Клисуру!
В тот же день Николай Недкович и Франгов, уже заметившие , что с Кандовым произошла какая-то странная перемена, зашли его проведать и узнали, что он уехал в Клисуру «погостить у родственника».
В комнате был беспорядок: чемодан раскрыт, вещи разбросаны… На столе громоздились книги. По заглавиям на переплетах гости узнали, что это были книги социалистического и анархического направления, изданные в Лондоне и Женеве. Поверх них, однако, лежал роман Достоевского «Преступление и наказание». На столе валялась и другая раскрытая книга — роман «Страдания молодого Вертера». Отдельные строки и даже целые страницы в ней были отчеркнуты красным карандашом.
Эти произведения говорили о том, какие воздушные замки строил дух Кандова в унылой пустыне душевных блужданий…