Под кровом Всевышнего
Шрифт:
В последние годы наши отношения с ним становились все более натянутыми. Тимофеич был атеистом, религию знал с детства как форму внешнего культа. Разница в мировоззрениях давала себя чувствовать каждый день нашей совместной жизни с семьей Тимохиных. Посты они признавали только как перемену пищи, ни о каком воздержании, а также о молитве понятия не имели. Мы часто слышали их вопросы: «Почему именно так? Почему не как у всех?». Объяснить неверующим было невозможно. Отец Владимир только говорил: «Уж так у нас заведено» или «так положено…». Религиозный уклад нашей семьи не умещался в сознании атеистов. Видя же скудную, аскетическую жизнь моих родителей, Тимофеич считал их сумасшедшими. Да также и нас, хотя держался с нами с почтением. Отец Владимир ценил шофера за трезвость, за точность, за исполнительность, хотя мы всегда чувствовали себя стесненными в присутствии Тимохиных. Мы устали от общения с этой семьей и поэтому с радостью с ними расстались.
Обстановка в обществе в 70-е годы была и так тяжелая, напряженная. Фактически не было никакого отделения Церкви от государства. Уполномоченный по делам религии в своем районе вмешивался во все дела храмов. По его указанию епископы ставили и убирали священников. К уполномоченному надо было обращаться старостам храмов при всяком ремонте зданий. В общем, не было такой области в жизни Церкви, где бы советское правительство не проявляло свою власть, стараясь всячески ущемить и обобрать храмы. Все это знали, но молчали. За семьдесят лет все смирились и привыкли к всевозможным притеснениям со стороны властей. Но те, кто не служили тайными агентами КГБ, всегда жили в страхе.
Из числа таких был и мой муж отец Владимир. Не раз его в послеобеденное время привозили в какие-то тайные комнаты, где он часа по два-три оставался наедине с агентами КГБ. Батюшку моего допрашивали как о церковных, так и о семейных делах. Муж мой всегда отмалчивался, говорил, что, кроме храма и дома в Гребневе, он нигде не бывает.
— Я ничего не знаю, — был его ответ.
— Где бывают по вечерам Ваши сослуживцы? Что они делают в городе? Не крестят ли на дому? Не освящают ли квартир? Не служат ли панихид? Не получают ли за эти требы денег с людей? — спрашивали его.
Мой батюшка давал один ответ:
— Не знаю…
Потом требовали доноса на тестя, то есть на моего отца:
— Кто к нему ходит? Чем он занимается? Где бывает? Ответ был:
— Я с ним не живу. Заезжаю к старикам, чтобы проведать детей своих, которые живут там…
После таких «сеансов» отец Владимир возвращался бледный и взволнованный. Уж до чего же он был молчалив, лишнего слова никому никогда не скажет! Боялся, что кто-то донесет…
Владыка Пимен
В ноябре и декабре месяце я выбирала дни, когда батюшка мой бывал дома, и тогда отправлялась в Москву в мебельные магазины. Мне было обидно, что муж не помогает мне, но я его оправдывала тем, что он в эти дни следит за печкой и детьми. Денег муж мне давал много, я выбирала недолго, останавливалась на первых попавшихся мне диванах, кроватях, столах и т.п. У меня не было сил ходить по магазинам, я покупала в ближайших, комиссионных или государственных. Тут же подскакивали грузчики, выносили мебель на улицу, подгоняли машину, усаживали меня рядом с водителем… Казалось мне, что невидимая Сила помогает мне на каждом шагу. Конечно, все мои за меня молились, особенно папочка мой родной. А я призывала всегда святителя Николая.
Быстро вносили грузчики мебель, расставляли ее, куда я укажу. Я расплачивалась и радовалась Божьей милости. А в Гребневе я складывала белье, посуду, собирала с собой только самое необходимое, надеясь весной снова вернуться в свой обжитый, милый дом. Под Новый год начались каникулы детей, и мы переехали в Москву. А пока батюшка мой оставался темными вечерами один с детьми, произошел следующий курьезный случай.
В шестом часу вечера отец проводил в музыкальную школу сына и дочку. Не успел он подняться к себе в кабинет, как раздался звонок в дверь. Батюшка понял: дети что-то забыли. Ребята вошли, нашли оставленные ноты и убежали, поцеловав папочку. Но только отец сел в кабинете (на втором этаже) за свои бумаги, опять раздались звонки. Батюшка спустился, открыл дверь. «Что еще забыли?». — «Холодно, а мы варежки не взяли». Натянув варежки, дети ушли, извиняясь. Не прошло и пяти минут, как снова звонок. Отец, вздохнув, вышел в холодные сени и сердито спросил, открывая дверь:
— Скоро вы кончите туда-сюда шляться?
Батюшка широко распахнул на себя дверь и ахнул: перед ним возвышалась огромная, мощная фигура в черной рясе. То был митрополит Пимен.
— Как тут любезно гостей принимают, — прозвучал сильный красивый бас будущего Патриарха.
— Владыка, заходите, я думал, что это опять дети вернулись, — заволновался мой батюшка.
— Да нет, не буду заходить, я весь в снегу. Такие сугробы намело, что дальше твоего дома, отец Владимир, не проедешь на машине. Даже тропинки нет, а я хотел посетить храм ваш.
Батюшка мой оделся, взял лопату и пошел впереди митрополита, расчищая ему тропинку к храму. К ночи я вернулась, и ребята со смехом рассказывали мне, как папа сегодня неласково (по их вине) встретил Владыку Пимена.
Фиброма
Есть пословица: «Не приведи Бог судиться да лечиться!». Но по Его святой воле пришлось мне испытать в жизни и то, и другое. Кончилась пора моего двадцатилетнего «затвора» в Гребневе, когда, кроме семьи и церкви, я ничего не знала. Снял Господь меня с должности истопника печек, но послал мне крест болезни. Всякий крест от Господа ведет ко спасению души, к совершенству. Я это всегда знала, а потому просила у Господа сил нести этот крест.
Знакомая врач, которую я встретила на квартире моих родителей, осмотрела меня и нашла у меня фиброму. Она подтвердила мои опасения, что дело идет к операции. Но моя слабость и чрезвычайная бледность волновали моих родителей, которые послали меня проверить кровь.
Я жила уже в районе Планерной, где в 1968 году не было близко ни поликлиники, ни магазинов, ни метро. Ноги вязли в непролазной грязи, мусор из квартир не убирался, но горел тут и там огромными кострами, отравляющими воздух. Помнится мне день, когда я, изнемогая от усталости, шла по незнакомым улицам среди сугробов талого снега, обходя глубокие лужи, ибо была оттепель. Сыро, скользко, ветрено и холодно, но надо идти, чтобы получить анализ крови и пойти с ним на прием к врачу. А ноги мне отказывают, еле-еле заставляю себя их передвигать. Обидно, что я одна, боюсь упасть. Призываю Господа на помощь, с трудом поднимаюсь на второй этаж, получаю анализ, опускаю талончик в щель двери, жду вызова. Я сажусь на диван, тут нервы мои не выдерживают, и я плачу. Слезы струями катятся из моих глаз. Чужие, незнакомые мне люди начинают меня утешать: «Что с Вами? Успокойтесь, не надо расстраиваться, мы все тут больные…». — «Анализы у меня плохие…», — говорю я. Видимо, предполагая у меня рак крови (по моему виду и цифрам анализа), больные поочередно говорят мне ласковые слова, уговаривают не отчаиваться. И хотя слова «Бог милостив» никто в те годы не произносит, но любовь и сострадание чужих людей исцеляют мою смущенную душу. Я чувствую любовь, окружающую меня, и прежде далекие мне люди вдруг становятся близкими, дорогими…
Этот час, видно, был прообразом моей болезни. Видно, Господь посылал мне болезнь, чтобы сердце мое смягчилось, чтобы начала я смотреть на незнакомых людей не как на «язычников» и грешников, а как на больных братьев во Христе, искупленных Его Святою Кровью. Для этого понимания мне надо было самой пострадать, испытать свою беспомощность, смириться и полюбить тех, с кем приведет меня Господь встретиться в жизни. Пусть оскверненные грехом, падшие, не знающие Господа, но все — дети Его. Теорией и словами мне это не объяснить. Это надо было испытать мне на практике, на болезни моего сердца за другого человека, на деле. Да, о том предсказывал мне в 1947 году отец Митрофан. И слова его, непонятые мною сначала, забытые на двадцать лет, в 1968 году воскресли в моей памяти и начали сбываться.
В Институте крови врач подтвердил наличие у меня фибромы. Эта опухоль вела к истощению организма, к потерям крови. Операция требовалась немедленно. Но где взять сил, чтобы обойти всех врачей, которые должны были дать свое заключение и направление в больницу? Ноги не шли! Одна надежда была на Господа, что Он не оставит. «Ведь молятся за меня мой дорогой папочка и мама, и муж поминает за богослужением. И детки мои уже начали самостоятельно молиться». О, их духовная настроенность была для меня великой радостью!