Под мостом из карамели
Шрифт:
– Просто за мной заехала на машине подруга, – дивясь, как легко она врёт, заверила Лета. – Я вам рассказывала, чемпионка кубка Кремля по кондитерскому искусству, я к ней выскочила, в чём была, только куртку накинула, а она меня до дома довезла. Вы хотели, чтобы я вернулась из-за пары старых дерьмодавов, и погибла?
– Господи спаси! – бабушка нарисовала в воздухе мелкие, словно в казаках-разбойниках, крестики.
– Это точно баллон на кухне взорвался, – с неуместным удовлетворением сказала Лета и усмехнулась. – Месть – блюдо, которое подают горячим.
– А я предупреждал, что этот «Пилав» – опасное место! – папа с бабушкой, не сговариваясь, бросились к Лете и сжали ребёнка в объятиях вместе со спинкой стула.
– Где мой валокордин? Я должна покурить, – наконец, оторвавшись от внучки, прохрипела бабушка.
– А я – выпить, – заявил папа.
В кармане Летиной куртки звякнула эсэмэска. «Prazdnik jertvoprinoshenia kurban-bairam v tvou chest, – прочитала она, оказавшись в прихожей. – Теper verish chto ja tebia lubliu?»
Глава 4
Сахар и человечки
Она вышла в «Хлеб и шоколад» на другой день и погрузилась в ремесло карамелеварения с отречением, почти невозможным для её возраста. Так отдаваться делу могли только ровесницы-спортсменки или балерины, но их на скорые грандиозные победы, золотые свершения и денежные награды натаскивал орущий тренер, хлыст педагога или напористые родители. На Лету никто не кричал. Папа не чертал сияющих кондитерских вершин, а, наоборот, наносил дочери изящные уколы, называя ребёнка монпансье, карамелькой и кэнди. Милые сладости, недостойные революционерки, антиглобалистки, взрослой девушки, дочери буржуа от высокого искусства, которая, если уж случилась такая пролетарская беда, должна учиться кулинарному мастерству в Париже или Болонье, а не работать поварихой в России.
Деньги, которые в «Хлебе и шоколаде» Лете выдавали в конверте с надписью от руки «Новикова», она толком не пересчитывала, так что семья только косвенно прикидывала, что ребенок зарабатывает полторы-две тысячи долларов. Но и бесплатно она работала бы с такой же страстью. Единственным человеком, кто напоминал ей о задачах и перспективах – чемпионат, съёмки, – была Собака. Но эта конкретность целей вовсе не лишала Лету гибкости в освоении карамельного колдовства – ей казалось, что на работе она занимается творчеством почти в чистом алхимическом виде. Лета была уверена – леденцовые шоу, в которые незаметно превратились её таинственные встречи с кипящей карамелью, как и прежде, лишь правдивый яркий праздник, честный карнавал, простодушный цирк зверей из её детства. Ей казалось, она сама всем руководила, и, конечно, никогда не допустила бы в своих изделиях продажной пошлости. Тем более что никто не заставлял Лету штамповать розочки или зайчиков. Сотрудница «Хлеба и шоколада» с непереводимой должностью «ивентер» лишь сообщала специалистке по карамели тему очередного утренника, банкета, церемонии или идею выездного представления.
– Полная свобода, – хвасталась Лета дома.
– Напрасно, – водил жалом папа. – Лучше бы тебя по рукам и ногам связали.
– И какое же следующее культурно-массовое мероприятие? – поспешно интересовалась бабушка, никак не совладающая со словосочетанием «ивент-проект».
– 23 февраля в башне «Федерация», – доложила Лета.
– Могу себе представить, сколько в Москва-Сити менеджеров, отслуживших в российской армии, – злорадствовал папа. – И чем ты собираешься украсить праздник? Леденцами в форме гранат?
– Хотелось бы взрывами, но придется георгиевскими ленточками, – сообщила Лета.
– Молодец, – похвалила бабушка. – Памяти павших будем достойны!
– Прекрати! – поморщился папа.
– Всё будет проходить перед фитнес-клубом.
– Там открылся фитнес? – поинтересовался папа и повращал запястьями.
– Ага, на 64 этаже.
– Интересно, почём абонемент, – беспечно сказал папа.
– Наша ивентерша говорила – 40 тысяч в месяц.
– Полмиллиона в год?! – папа был возмущен столь высокомерным социальным неравенством. – И моя дочь обслуживает этих олигархов и воров?!
– Никого я не обслуживаю! – закричала Лета.
– Никого она не обслуживает! – заголосила бабушка. – Можно подумать, ты у нас – служитель муз! Разве ты сам не тем же занимаешься?
– Я соединяю искусство и жизнь! – вскипел папа.
– Ещё про застывшую музыку вспомни! – прохрипела бабушка.
– Вот только не надо трогать архитектуру!
– Ах, прости, я не знала, что на твою тень нельзя наступать!
Лета зажала уши и зажмурилась, но не потому, что страдала от высоких перебранок папы и бабушки, ей просто хотелось без помех обдумать будущие георгиевские ленточки – полосатые леденцы размером с маленькую шоколадку, светящиеся апельсиновыми огоньками.
Впрочем, никто не заметил, что свечение шло изнутри карамелек, лежавших в вазах, гости думали – это отблески длинноногих галогеновых ламп, цепочек светодиодов или солнечная гильотина, упавшая сквозь стеклянный потолок прямо на головы участников праздника. Ленточки сгрызли, рассосали, рассовали по карманам, бросили на стойки и столики, а одну растоптали. Вышедшая из туалета уборщица-киргизка затёрла осколки широкой верёвочной шваброй. Уборщица приехала из Ферганской долины, у себя дома, в поселке возле Оша, она была учительницей начальных классов, а здесь приходилось убирать за русскими свиньями. После этих мыслей она как равной улыбнулась Лете, наклонившейся за самым большим обломком ленточки – эта русская тоже обслуживающий персонал.
Вскоре трудовая Москва бурно, с многочисленными спонтанными изменами в отделах, департаментах и арендованных клубах, праздновала 8 марта, а затем в «Хлеб и шоколад» поступил заказ на выездное обслуживание дня рождения певицы, ставшей популярной в папином детстве. День рождения отмечали то ли на даче, то ли в загородном доме.
– Боже мой! – сказала бабушка, услышав от Леты имя певицы. – Замечательный трамплин для карьеры карамелье!
Лета пожала плечами.
– Да я ни одной её песни не знаю. Её вообще сейчас слушают?
– Господи, мой ребенок будет обслуживать шайку попсы! За что мне это? – простонал папа.
– Бабушка, она что пела? Напомни.
– Сейчас попробую, если связки не подведут, – бабушка раскинула руки, словно стоя на носу «Титаника», затем прижала пальцы к горлу…
– Только не это! – закричал папа. – Я не вынесу!
Бабушка обиженно ушла на кухню, но за ужином, раскладывая тушеное с черносливом мясо, сообщила Лете:
– Именинница любит большие красные сердца, алые и желтые розы, покер и простую, но красиво поданную еду.