Под мостом из карамели
Шрифт:
– Лучше девять деверей, чем одна золовушка, – затянул водитель.
– У моего масяни в группе нянечка-таджичка, никто же в садик не идет из-за зарплаты, а этим как-то надо внедриться. Она по-русски еле говорит.
– Выучит! – пьяно заверила Лета. – Ей просто нужно чаще ходить в музеи! Нужно поехать в Италию и ходить, ходить по музеям!
– Варвары вливают в стареющую цивилизацию свежую кровь, – вспомнила пекарь, учившаяся в Университете туризма и сервиса.
– Я сейчас этому варвару у метро его свежую кровь пущу! Летка, дай нож!
– Убивать надо богатых, а не бедных, – угарно выкрикнула Лета. – Все зло в мире – от денег!
– Не от самих денег, а от кредитов, – поправил водитель.
– Я раньше терпеть не могла азеров, бесило, что на всех рынках они. А теперь черно от таджиков, и азербайджанцы-то стали, как родные. Хоть по-русски говорят. А хачики так вообще братья! Всё ж таки христиане, а не эти, у которых по четыре жены в платках.
– Все познаётся в сравнении, – рассудительно сказал водитель.
– Ненавижу гастеров немытых! Баб своих попривозили, детей плодят. Сейчас они по подвалам сидят, но скоро увидите, что будет – начнут права качать и наши машины жечь, как чёрные в Европе. Ненавижу!
– Ненависть – это хорошо, – сказал водитель. – Русский человек разучился ненавидеть, вот и изничтожают нас всякие китаёзы на нашей же земле. Без ненависти никак. Человеку надо мало, друг один и враг – один. Это не я сказал, а поэт, как его, по телевизору недавно показывали.
– Я тоже ненавижу! – заявила Лета.
– Ты кого ненавидишь? – заинтересовалась пекарь.
– Свадьбы! Торт с розами, букет на лимузине, совет да любовь – ненавижу!
– А так хочется любить! – вздохнула пекарь.
Любить. Кого и что? Лета хотела бы любить мир, но он был дерьмовый.
Однажды любовь, робкая ветка с белыми цветами, стучала в сердце Леты, как набухшее дерево стучит в ночное окно, но Лета с детства боялась стука.
При мысли о личной жизни дочери папино сознание раздваивалось. Дым валил из ноздрей от картины, которую он сам же и рисовал – рано или поздно его девочка полюбит вонючего скунса в спущенных штанах, и будет ложиться с ним в постель. И одновременно папа переживал, что скунса всё еще нет. И это в наше-то время, когда сексом занимаются в тринадцать лет. Да что тринадцать! Тут в одной московской семье квартирант-таджик совратил десятилетнюю девочку! Тоже с бабушкой жила, вроде как под присмотром, а потом в одиннадцать родила. Нет, его Летка, конечно, не станет спать с грязной тупой приезжей скотиной. Хотя, назло им, взрослым, в знак протеста, так сказать…
Папу передернуло. И всё из-за этой мерзавки. Из-за неё, сучки похотливой, ребенок считает всех взрослых лицемерами, подлецами и предателями. Сколько же горя после себя оставила, тварь! Папа вспоминал, как тварь вставала на колени между его ног, как стонала, высасывая из него энергию. Всё, всё высосала! Хоть бы ребёнка пожалела, мерзавка!
– Может, у Летки нарушения в женской сфере? Задержка в развитии? – донимал папа бабушку. – Почему она совершенно не интересуется противоположным полом? Не встречается с мальчиками? Секс её, по-моему, вообще не интересует. Она с кем-нибудь целовалась?
– Целомудренная девочка. Ей шестнадцать.
– Вот именно, шестнадцать, а не двенадцать. Ты всё-таки женщина, как думаешь, у неё все в порядке? Критические дни?
– Прокладки, во всяком случае, в шкафу лежат.
– Точно?
– Ну да, – неуверенно сказала бабушка. – Вроде бы, да.
– Вроде бы! Кто должен следить за девочкой, у которой нет матери?! Ну не я же! Нет, все-таки Леткино безучастное отношение к сексу – это ненормально. Почему она ни в кого не влюблена?
– Хватит меня терзать! До чего мы дожили в нашей стране, отец переживает, что его дочь чиста. Ты хочешь, чтоб она была развратна, как её мать?
– Конечно, нет!
– Так чего же ты хочешь?!
– Чтобы Летка была счастлива. Я так хочу, чтобы она была счастлива! – Папа переходил на шепот. – Я всё время боюсь, что бог, или кто там есть, накажет Летку за нас с тобой, за тот случай… Но разве это была наша вина?!
При этих словах папа неизменно начинал всхлипывать. И бабушка целовала его плечо и руку, и шептала: «Никакого бога нет. И наказывать нас некому, и не за что. Ты мой хороший. Конечно, маленький, ты ни в чем не виноват, наша девочка будет самой счастливой на свете».
Ни папа, ни бабушка, никогда и никому не рассказывали о своей тайне. Тем более, что это и не тайна вовсе, а просто их личный секрет, о котором теперь, по прошествии четырнадцати лет, и говорить нет смысла. Это было обоюдное решение двух взрослых, отдающих отчет в своих действиях людей. И никто, никто не смеет их судить!..
За МКАДом, в створе шоссе, стояла стайка продажных девушек в мини-юбках и коротеньких куртёшках на молниях.
– Прямо уральские самоцветы, – похвалил водитель.
Въехали в Москву, залитую змеями огней. Стараясь не заснуть, Лета провожала взглядом воронки мокрого ментолового света, падавшего с опор, и золотые кредитки витрин.
Две пьяные девчонки с глупыми острыми ножками в сапогах на шпильках, взявшись за руки, брели прямо по дороге, навстречу движению денежных потоков, и с визгом пытались перебежать проспект.
– Вот трясогузки! – рассердился водитель.
Город был пропитан похотью и жаждой богатства, как кекс сахарным сиропом, и в нём, широко раскинув ноги, шевелились плоские сахарные человечки.
В районе аэровокзала конная милиция в шлемах и кевларовой защите теснила сходку болельщиков. Футбольные фанаты опасны для стабильности в обществе, их ярость пришла на смену классовой ненависти исчезнувшего пролетариата.
– Кого там менты гнобят?! – возмутился водитель, увернувшись от лошади. – Врешь, русский марш не возьмешь!
Когда проехали Путевой дворец, на фоне платиновых торговых центров казавшийся наивной расписной прялкой, Лета провалилась в сон. Во сне она обдумывала, чем украсит кавказскую свадьбу?