Под юбками Марианны
Шрифт:
Майя была впервые в Париже, поэтому мы все-таки пришли к ступеням Сакре-Кёр и немедленно выпили первую бутылку. До этого я порядком протоптался у выхода из метро и уже было собирался рассердиться, но, как обычно, получив шокирующее теплое приветствие, тут же все простил. Майя болтала о всяких мелочах, рассказывала о своем городе, его истории и людях. Видать, она что-то читала об этом, но, как обычно, выборочно: ее рассказ был сумбурен, и я уже потерял его нить, а просто смотрел в ее ласковые глаза. Девушка улыбалась мне, дышала в ухо, и я чуть не потерял голову, радуясь концу долгой разлуки. Раздражительности как не бывало. Майя
Мы пришли к собору и в шумной толпе подождали, пока освободятся места на ступенях. Пробираясь к ним, чуть не опрокинули чье-то стоявшее на земле пиво. Майя видом, конечно, впечатлилась.
Начали с того, что долго высчитывали на пальцах, сколько лет мы не виделись. Выяснилось наконец, что около пяти.
Потом я попросил ее рассказать. Как я понял, ее муж — выходец из семьи поволжских немцев. Одной из тех семей, где все — чистокровные немцы, и все — уж бог знает в каком поколении — родным считают русский. Из часового рассказа Майи я будто прослушал курс истории России двух последних веков. Здесь было все: и служба Российской империи, и большие доходы, и революционеры, и беглецы, и дальние родственники по оба фронта обеих войн, и переселение в Казахстан, и возвращение в Германию. Чего только не бывает! И все — чистокровные немцы. Похоже, что принцип — родниться только со своими — соблюдался неукоснительно. Я даже подумал мгновенно, а не поискать ли мне корни своей семьи? Но тут же раздумал — на что они мне?
Одним словом, я остался впечатлен Майиным выбором. Она, похоже, нашла основательность, которой ей не хватало. Кроме того, чувствовалось, что человек он хороший: в глазах была та же нежная внимательность к маленьким глупостям, ко всему мелкому, уютному, к свободе и друзьям.
Я прямо и сказал об этом Майе. Она смутилась, подняла брови, и на лбу ее собрались морщинки.
— Да, я сразу поняла, что он лучше всех.
Это сказано было с удивительной искренностью. Я завидовал ей, как всегда. Уметь чувствовать так сильно, так хорошо — я мечтал об этом всю свою жизнь, но не умел. Я каждый раз думал — может быть, это я — какой-то неправильный, может быть, это я — бездушная сволочь?
— Как же ты решила уехать?
— Да как решила, я и не решала особенно. Разве были другие варианты?
— Верно.
— А ты думаешь о семье? — помолчав, спросила Майя.
— Это о матери, что ли? Бывает, находит на меня.
— Нет, о своей собственной.
— Нет, ты что, с ума сойти! — я изобразил на своем лице притворный ужас.
— Что, не всех девушек еще перелюбил?
— Рано еще.
— Ерунда это все. Ты просто не любишь никого. А представляешь, какое счастье — жить в другом человеке, радоваться за него, грустить с ним?
— Да ну? — недоверчиво улыбнулся я.
— Вот ей-богу, — Майя не заметила иронии.
— А представляешь, какое счастье — узнавать новых людей, их судьбы, переживания. Разве ты сама этим не занималась?
— Ну ты что, это совсем другой уровень! Там никто не интересуется тобой, понимаешь, тобой! Там логика такая, что, мол, не нравится — так и иди подальше! А здесь уж если с человеком, то принимаешь его со всем багажом.
— Какое упрощение! Разве в жизни не бывает наоборот?
— Эх, все бывает, Даня. Но когда есть человек, о котором можешь сказать, что он твой, — такое счастье не всегда бывает.
Дело шло к ночи. Ступени вокруг нас стали чуть-чуть пустеть, хотя оставалось все равно шумно. Мы потихоньку доканчивали вторую бутылку вина и в
— А чем ты сейчас занимаешься, пока муж на работе? — решил я сменить тему. — Насколько я могу судить, не работаешь?
— Нет.
— Что же? Учишься?
— Тоже нет. Не знаю. Пыталась на курсы ходить — не понравилось, потом занималась немножко рисованием, брала уроки у одной пожилой русской, у нас по парадной соседки. Хотела реанимировать свои навыки. Но полгода прозанимались — толку не вышло, я и бросила…
— Ты бросила всего через полгода? — изумился я. — Да ты же на лету схватываешь! Полгода, что же ты, хотела за полгода великой художницей стать?
— Нет, но все-таки, двигались мы как-то медленно… у меня и пропал запал. Она звонила несколько раз, напоминала о занятиях, но я отказывалась, а потом, видать, поняла и бросила звонить.
— Ну, ей деньги нужны были, потому и звонила, наверное.
— Она бесплатно меня учила, — чуть слышно ответила моя подруга.
— И ты отказалась от бесплатных занятий, а потом человек тебе еще названивал и уговаривал?! Как же так, Майя? Ведь ей, значит, нравилось с тобой заниматься, а значит, у тебя и получалось, и талант был! Как же так?
— Не знаю, — занервничала Майя, — как-то это все мелко… зачем это все, к чему? Это же так, сегодня есть, завтра нет… Ты, наверное, меня осуждаешь. Ты меня не понимаешь: я пытаюсь найти, ради чего стоит жить, какую-то цель. А получается все какой-то ерундой. Вот и Владимир говорит — как же так? А я сама не знаю — как. Помнишь, я писала? Помнишь, путешествовала? Играла? Разве это важно? Это так, какие-то бумажки от конфет, фольга — блестит, а протянешь руку — и нет ничего. Ты разве — носишься за своими мыслями, планами, работой — разве они стоят больше, чем мое существование?
Ей явно не нравилась эта тема. Черт поймет, зачем я продолжал на ней настаивать.
— А что же важно тогда?
— Не знаю. Ты у меня спрашиваешь? Если бы я Владимира не встретила, то в монастырь бы ушла.
Медицина тут бессильна.
— А как же твои мечты, Майя? — зачем-то допытывался я. — Ты же хотела так много сделать? А теперь что же? Сидишь целыми днями дома одна, ничего из прошлых интересов не осталось. Как же так?
— Да так, — последовал неопределенный ответ, — так уж получается. Я забочусь о муже, мне это нравится, он хороший у меня такой. Мы с ним ходим на концерты, в театр. Я счастлива. Что же еще надо?
Я смотрел на девушку обессмыслившимся от выпитого взглядом и никак не мог представить, что все это взаправду, так странно это было, так разочаровывающе!
Я шел домой пешком через весь сумрачный город, почти три часа. Женщины! Они восторгаются, стараются жить полно, чувствами, книгами, спектаклями. Он возвышенны, чувственны. Они, как воздушный шарик, наполняются впечатлениями, друзьями, книгами и спектаклями, они мечтают вслух, хиппуют, ходят под дождем без зонтика и они очень-очень счастливы (а иногда несчастливы, если им больше нравится грустить). Но вот, ни с того ни с сего, — они замужем, они матери. И — все, от былого шарика не осталось и следа, только сморщенная оболочка. У них почти нет особых желаний, кроме мужниных, почти нет воли. Как и их мысли, эти женщины не влезают в свое девичье платье. Куда делась энергия, страстное желание жить и чувствовать каждое мгновение, удивляться простым вещам? Ведь этого так хотелось еще пару лет назад! Так хотелось пойти далеко, написать картину, подарить другим свет своего сердца. А теперь — пеленки и кухня. Тоска!