Под жарким солнцем
Шрифт:
— Значит, вы его давно знаете?
— Очень давно. Мы вместе с ним в школе учились, вместе тут землю обрабатывали, поднимали целину.
— Интересно. Вы давно его не видели?
— Да, давно…
— Где же вы были?
— Я уехала на учебу, оттуда меня командировали в другую область, а сейчас вот я вернулась… А вы что здесь делаете?
— Я приехал сюда работать.
— Очень хорошо! Если будете работать, как ваш отец, наш совхоз скоро станет образцовым хозяйством.
— Буду работать как сумею. Мой отец говорит, что я сам должен проложить себе дорогу в жизни.
— Работать вы, конечно, должны самостоятельно, но учиться у вашего отца несомненно нужно. Учиться нужно всегда. Ваш отец тоже учился у многих, а теперь к нему едут учиться.
Через несколько дней Владимир Мегудин вызвал Минну к себе в кабинет и объявил:
— Я принял дела… Будем вместе работать. Давайте подумаем, как организовать дело, чтобы наше хозяйство развивалось как можно лучше.
Как и другие работники комплекса, Минна внесла много ценных предложений.
Владимир Мегудин внимательно выслушал, одобрил ее предложения. А после беседы как бы ненароком спросил:
— Мои родители знают, что вы здесь? Почему вы к ним не заезжаете?
— У них достаточно бывает гостей и без меня. Когда поедете домой, передайте им привет…
Мегудин знал Хавкина еще с довоенной поры, когда «Новые всходы» соревновались с передовым колхозом «Смидович», Фрайдорфского района. Представители этих хозяйств приезжали друг к другу проверять соцобязательства, бывали гостями в праздники, гуляли на свадьбах и весельях. Надолго осталась в памяти комсомольская свадьба Хавкина с учительницей Женей Цыпенюк. Много гостей съехалось из соседних поселков. Играл колхозный оркестр, пели и плясали парами и в хороводах. Стар и млад танцевали кадриль, «ножницы», гопак, краковяк. Со всех сторон слышались шутки-прибаутки и частушки на злобу дня.
Когда бригада Мегудина прославилась на всю округу, собрав небывалый доселе урожай пшеницы, бригада Хавкина опять решила вызвать их на соревнование, но Мегудина после совещания в Кремле назначили директором Курманской МТС, а Хавкина призвали в армию.
В лихолетье войны, вдали от родной земли, и уже после Победы Мегудин нередко вспоминал Хавкина. Жив ли? Где он теперь?
И однажды, приехав в область по каким-то делам, увидел на тротуаре человека, ковыляющего на костылях. Поравнявшись с ним и взглянув на него, Мегудин узнал Хавкина.
— Изя! — обрадованно воскликнул он. — Какими судьбами? Где обитаешь? Почему не давал о себе знать?
Ошеломленный Хавкин стоял и не мог промолвить ни слова. Немного помолчав, он сказал:
— Что о себе говорить… Сам видишь… Был тяжело ранен, уже почти на том свете был, но все же остался жив. Вот потихоньку и тружусь как могу… А вот о твоих делах слышал, читал!..
— А где работаешь?
— На производстве, но тянет к земле. С удовольствием пошел бы в колхоз, только в ногах остались осколки, снова учусь ходить…
— А почему их не удалили?
— Врачи советуют пока обождать… Две операции уже перенес.
— Что поделаешь… Хорошо, что голова цела. Еще поправишься. А потом где захочешь, там и будешь работать.
Слова Мегудина немного приободрили Хавкина. Ему нередко приходилось читать в газетах заметки и очерки о тяжелораненых и инвалидах, которые успешно трудятся в колхозах.
После недолгих раздумий Хавкин написал заявление в райком партии с просьбой направить его на работу в колхоз. Когда его вызвали в райком, он увидел там многих бывших фронтовиков, но ни одного тяжелораненого, да еще на костылях, не встретил. Поэтому инструктор, который должен был беседовать с ним, удивленно взглянув на него, спросил:
— Вы по какому делу, товарищ?
— У вас должно быть мое заявление…
— Какое заявление? — с недоумением перебил его инструктор. — О чем?
— О направлении меня на работу в колхоз.
— Вы сейчас где-то работаете или на инвалидности?
— Работаю на производстве, но…
— Стало быть, эта работа вас чем-то не устраивает?
До Хавкина наконец дошло, что инструктор никак не может понять, как это он, калека на костылях, решился покинуть город и поехать на работу в деревню.
— Поверьте, я только прошу, чтобы меня направили в колхоз; я знаю, что принесу там больше пользы. Мне никакая работа в деревне не страшна, — с твердостью в голосе заявил Хавкин.
Инструктор внимательно посмотрел на него и задумался. Наконец он сказал:
— Я немало проработал в деревне, но что вам предложить, право, не знаю… Допустим, мы вас будем рекомендовать председателем колхоза. Но вы хоть немного себе представляете, что это за работа? Ни днем ни ночью нет покоя, по каждой мелочи обращаются к председателю. А ответственность-то какая! И за людей, и за хозяйство…
— Мне это все знакомо, товарищ… До войны я работал бригадиром и хорошо знаю, что такое колхоз и за что председатель в ответе, — задыхаясь от волнения, ответил Хавкин. — Надеюсь, что справлюсь…
— Ну хорошо, мы обсудим ваше заявление и тогда вызовем вас, — сказал на прощанье инструктор.
Через несколько дней Хавкин получил извещение, что его просят зайти в райком к первому секретарю Гаврилову. Когда в назначенный час он явился, у секретаря на столе лежало его личное дело.
— Значит, хотите работать в колхозе? — спросил секретарь. — Вы инвалид войны?
— Я настоял на том, чтобы с меня сняли инвалидность. Я вполне трудоспособен и готов выполнить любое задание партии, — заявил Хавкин.
— Но вам, наверное, еще лечиться надо.
— Найду время…
— Ну что ж, — сказал секретарь, — райком вашу просьбу удовлетворил. Мы направляем вас в ближайший колхоз, чтобы при необходимости вы смогли бы лечиться. Но предупреждаем, работа будет нелегкой, и если будет очень трудно — поможем…
Секретарь пролистал его личное дело и продолжал: