Подари мне себя до боли
Шрифт:
И от набранной высоты…
Я это чувствую. а ты?
Мачете «Я тебя люблю»
Макс, вообще-то, до полудня не пил спиртного. Но на часах было уже 12:08… и это был всего третий бокал чистого виски за сегодня. На работе!
Час назад из его кабинета на ватных ногах выкатились измученные, обескровленные снабженцы с ранеными логистами: пришла огромная партия дорогого алкоголя, больше, чем наполовину палёная.
Это ладно. Макс уже нашёл концы и аккуратно потянул. Клубочек понемногу распутывается. Но вместе с алкашкой шёл чужой «товар». Который кто-то «слил». Это уже гораздо серьёзнее. Не хотелось бы, конечно,
Макс скрипнул зубами и опрокинул последний глоток виски. Плеснул ещё. Посмотрел на экран айпада. Выругался и отбросил его на стол.
Только что от него вышли выпотрошенные айтишники и Батя.
Всегда собранный, предельно эмоционально устойчивый Николай Батянин сегодня услышал треск своей брони и заметно побледнел к концу аудиенции с шефом. Нет, Моронский никогда не орал, не матерился на подчинённых, не метал в них заточенными карандашами. Он просто спокойно задавал вопросы, от которых у подчинённых мокрели спины. Хозяин смотрел на них, как дракон на девственниц, и наслаждался сладкими капельками нектара под названием «страх». Он их употреблял. Жадно и не скрывая аппетита.
Но сегодня он не мог напиться. Энергии высосал уже на запуск баллистической ракеты, а чувство такое, будто бак у него бездонный.
Все из-за этой… фотки. Вернее, целых трёх. Палёное пойло на несколько лямов решило, что в списке проблем Макса ему будет скучно без голой жопы Орловой.
— Слышал, бро, у тебя сейчас в жизни жопа! — ржал в трубку Виталик. — Ну, ни чё такая! Аппетитная.
«Да, это ты по телефону такой смелый!» — у Макса зудел кулак, но не бить же морду другу за его дебильный юмор.
Камикадзе с камерой оказался банальным охотником за светской клубничкой, но понаблюдать за ним стоило, конечно, мало ли что. Не думал, не гадал господин Моронский, что однажды станет персонажем желтых хроник.
Скверно, что пока его спецы все почистят, эти фотки успеют расползтись по сети своими метастазами копий! Скверно. Ладно, чёрт с ними, с фотками можно смириться. Чёрный пиар — тоже пиар и неизвестно, где и как выстрелит. И хоть Макс и ставил всегда между собой и СМИ различного рода барьеры, а Батянин правильно сказал: Моронскому Максиму Андреевичу нужно жить у подножья Гималаев, если он желает оставаться в тени. Рано или поздно за его частной жизнью все равно начали бы охотиться жадные до рейтинга СМИ сомнительной репутации. Вероятно, когда-нибудь, он бы все равно угодил в объектив камеры с какой-нибудь голубушкой (а то и не одной). И не исключено, что в более подходящей для разных смелых интерпретаций сцене, нежели акт похищения Зевсом Европы.
Но всё усложнялось тем, что это именно Соня на фотках! Его Соня. Не надо, чтобы ее видели. Не надо.
И дело не в выжигающем желании всечь каждому, кто смотрит на неё больше пяти секунд. Тут было что-то другое. Он не мог объяснить сам себе, что происходит. И это очень нервировало… даже пугало.
Просто он для неё сейчас — не лучшая компания для совместных публичных снимков.
Пока ты в мире один, тебе все по барабану! Твои враги — это только твои враги. Ну, ёбнут тебе завтра пулей в лоб, ну и ладно. Адьёс, Амиго! Зато сегодня ты живешь на полную катушку! Вертишь мир, как хочешь и покуриваешь. Никому ничем не обязан. В какой-то момент становится даже скучно. И ты осознанно ищешь острых ощущений, играешь в рулетку со смертью. Потому, что ты
Жаль, что опять ненадолго.
И только эта девчонка одна возвращала ему вкус к жизни снова и снова. Ее энергия была чистая, свежая, как неиссякаемый горный источник. Только с ней он мог чувствовать себя живым и… нужным.
Теперь ее нет и все изменилось. Все стало пресным. Пустым. Бессмысленным. Безвкусным.
Макс вдруг перестал ощущать себя целым. Он осознал смысл оксюморона «живой мертвец»! Это когда все что ты делаешь — есть посмертные конвульсии, которые сильно затянулись и ты не знаешь, что ещё нужно сделать, чтобы вернуть в тело душу. Гвозди в розетку сунуть?
Моронский был зол сам на себя за эти откровения. В конце концов, он не сопляк какой-то там, чтобы пускать слюни по какой-то там девчонке. Которая ещё и обманула его! Дважды. Трижды!
Обещала быть послушной девочкой, сама, как дрянь, на сцену танцевать выперлась. Ну, допустим, это она границы дозволенного прощупывала, да промахнулась. Это все прекрасно корректируется ремнём, просто до Орловой с первого раза туго доходит.
Наврала, зачем-то, что притворялась. Как будто он школьник, блять, не может отличить экстаз от симуляции. Задеть его хотела этим, глупая? Зачем?
Обещала, что не уйдёт! Ушла. Ни одна телка до неё не срывала стоп-кран на полном ходу!
Макс плеснул в бокал ещё виски. Четвёртый или уже пятый пошёл?
«Не улетай, Орлова. Давай поговорим…» — это он хотел сказать. А получилась какая-то хрень. От злости. От её слов. Думал, на понт его берет девчонка, хотел остудить, ждал, что назад сдаст. А она махнула гривой и вышла.
Не думал он, что позволит себе когда-нибудь увязнуть в этом дерьме. По самую «бабочку».
Две недели тотального целибата по Орловой. Не отпускала, держала. Макс бы и рад, но чередовать наркотики с фрикциями — не самая лучшая стратегия выхода из кризисной ситуации.
Гордая. Чистая. Чистая помыслами своими, но порочная под ним. Стерва, язва, но без двойного дна. Бескорыстная, что сейчас такая же редкость, как естественная красота. Искренняя. Мысли ясные, глубокие, как ее глаза пугливой горной лани. Он хотел испортить ее для себя. Сделать из скромницы этой свою шлюху. Сделал. Так сделал, что сам охуел!
И теперь он должен ее отпустить?
Когда он уже готов поделиться частью себя. Тогда, когда он уже может показать себя настоящего. Когда не хочет больше прятать свою боль и слабость или полноценной силы своего внутреннего зверя перед той, что не боится своих внутренних желаний.
Не дам!
Даже сама мысль о каком-нибудь смерде рядом с ней, как апперкот в корпус — воздух вышибала, заставляя складываться пополам от боли.
Королева. Вспышка. Идёт вперёд, смотрит всегда немного сверху вниз, будто люди все на голову ниже ее. Он видел, как она несёт себя. Он в курсе, как на неё смотрят все половозрелые яйценосцы. А она их не замечала никогда. Свободная. Ветер в волосах. А ночью под ним распластанная, со связанными руками так кончала, так сжималась…
Она мелкая ещё, не понимает. Ей ведь нравится подчиняться ему. Она ведь кайфовала, когда он трахал ее, как хотел. Плавилась, таяла. Она, может, и косячит специально, чтобы он ее наказывал!?