Подари мне жизнь
Шрифт:
Ольга смотрела куда-то в сторону. Покусывала губы.
— Это не выход, — покачал головой Костя. — Сами-то где жить будете?
— Какая тебе разница? В дупле. Пойдем в лес и найдем какой-нибудь симпатичный дуб с дуплом. Заранее приглашаю в гости, потеснимся. Угощаю мухоморами и улитками.
— Погоди, у тебя же был какой-то богатый друг-бизнесмен, Ренат, кажется?
— А он теперь сам в бегах, — ответила Ольга.
Они уже подходили к металлическим воротам. Охранник стоял спиной к ним и что-то возбужденно говорил милиционеру, размахивая руками.
— Кажется, у меня сейчас опять будут неприятности, — произнес Костя. — Но хорошо, что у меня быстрые ноги. А сколько мне еще бегать? Всю жизнь?
— Пока сам не остановишься, — ответила ему Ольга.
Константин собрался, деловито прошел мимо охранника и милиционера, отворачивая лицо. Но страж больничных ворот все же узнал его и тотчас же заорал:
— Это он! Он! Держите его!
— Только не стреляйте влет! — крикнул им Константин и с предельной скоростью помчался по улице. А затем все дворами и дворами…
Приближался август — пора экзаменов. Но в маленьком больничном закутке писались не шпаргалки, а лилось вино. Все трое за круглым столиком были отчего-то растроганны и умиленны, клянясь друг другу в вечной любви и дружбе. Катя обнимала Митю, Митя обнимал Костю, Костя обнимал Катю. Так и сидели, раскачиваясь.
— И сдался тебе этот Израиль? — говорил Митя. — Как же я свой роман напишу, если тебя здесь не будет? Мне нужен живой образ перед глазами.
— Я тебе фотокарточку оставлю.
— Это не пойдет.
— А кто тебе сказал, что я вообще еду? Я пока еще сам не решил.
— А я по глазам вижу, что уже созрел. Готов продать родину за шекели. Изменник ты, власовец. Отечество тебе сопли в детском саду утирало, холило и растило, а ты ему — ручкой!
— Да говорю же тебе, что никуда я не собираюсь. Это просто один из вариантов. Наливай лучше.
— Мальчики! — сказала Катя. — А ведь в Израиле Костю сразу в армию загребут. Да-да, там у них такие правила, и мужчины и женщины обязательно должны послужить могендовену. А у него возраст подходит. Дадут ему в руки «узи», пошлют арабов стрелять. Не отвертится. И вообще, там сейчас страшнее, чем у нас ночью в Марьиной Роще.
— И потом, — добавил Митя, — ну, останется он там на жительство. И что? Посуду будет мыть в ресторанах? Апельсины собирать на плантациях? Снова санитаром работать? Еще и иврит учи! А у них все справа налево, сам черт голову сломит.
— Там все по-русски разговаривают, — сказал Костя.
— А ты себя все-таки кем считаешь: евреем или русским? — задал провокационный вопрос Митя.
— Не знаю, — честно признался Константин. — Теперь я совсем запутался.
— А ты вот послушай меня. Был такой писатель у нас, довольно удачливый, но посредственный, звали — Юрий Маркович Нагибин. Когда он только родился, его мать, дворянка, развелась со своим русским мужем и вышла замуж за еврея. И сыночку дала отчество нового супруга. Так-то он не Маркович, а Кириллович. Короче, более половины своей жизни он считал себя евреем. А когда стукнуло под пятьдесят, узнал, что все-таки русский. Представляешь, каково ему было? Все равно, если бы китаец под старость узнал, что он чистокровный негр.
— Это ты, Митя, у нас писатель, я всего лишь санитар.
— Но надо же ассоциировать себя с каким-то одним народом.
— А мне кажется, что важна не кровь, которая в тебе течет, а почва, которая у тебя под ногами, на которой ты вырос.
— Ему жениться надо, — произнесла Катя. — Тогда и почва под ногами будет. Твердая.
Они сдвинули бокалы и выпили.
— Кстати, как там твоя Рита? — спросил санитарный писатель.
Костя задумался, не отвечая. Только сейчас он мучительно осознал, как ему не хватает этой милой, красивой, пусть даже вздорной и глупенькой, но ненасытной в любви девушки, с которой они ссорились по сто раз в день и тут же мирились, разумеется, в постели. Более пяти месяцев он ее не видел. Теперь страстно захотелось обнять ее, поцеловать, прижаться к ней всем телом.
— Эй, Костя? — вывела его из оцепенения Катя. — Ты чего-то взгрустнул!
— Никто меня не любит, никто не жалеет, пойду я на болото, наемся жабонят, — откликнулся он. И действительно встал, допивая свой стакан.
— Куда это ты собрался? — спросил Митя.
— К Ритуле. Я знаю, где она может быть.
— А работа?
— Скажите, что я… умер!
— Не шути так! — крикнула ему вслед Катя.
Глава одиннадцатая
Пути и перепутья
Когда-то Константин выспросил у Риты адрес ее постоянного фотографа, снимавшего красотку для глянцевых журналов. И сейчас он брел по ночной пустынной улице как раз к этой фотостудии. Надежды обнаружить там Риту было мало, но рискнуть стоило. По крайней мере, могут подсказать, где ее искать. Ночь была теплая, ярко светили луна и звезды, в душе звучали грустные скрипки. О свалившихся на него проблемах Костя старался больше не думать. Ему вдруг почему-то казалось, что вот вернет он Риту — и тотчас все как-то само собой образуется. Все будут счастливы и довольны. А все потому, что он сейчас чувствовал себя очень одиноким…
В заборе отыскалась железная дверь. Звонка не было. Костя постучал. Потом снова — все громче и громче. Через минуту он уже барабанил в противную железяку руками и ногами. Наконец щелкнул засов и дверь отворилась. Перед Константином предстал полусонный молодой человек, обритый наголо, в длинном драповом пальто, ковбойских сапогах со шпорами и с серьгой в ухе.
— Манекен? — спросил он, зевая. — На съемки? Чего-то я тебя раньше не видел.
— Я к Рите, — ответил Костя. — Она не у вас?