Подари себе рай
Шрифт:
Элеонора саркастично улыбнулась. «Даже мои несмышленыши, — она посмотрела на игравших в «салочки» внуков, — даже они поняли бы ангажированность, допускаю — неосознанную, ангажированность того интервью. Ну, это я так, ради красного словца. Я имею в виду вдумчивого наблюдателя мировых событий. Рядовой же обыватель, как это ни прискорбно, увидел в свирепом палаче и жестоком диктаторе доброго, рачительного, мудрого отца нации».
Элеонора, гордая, независимая, проницательная племянница «несгибаемого Теодора», два срока железной рукой правившего империей янки в начале века, не любила Элис. С юности была знакома с ее отцом, саму ее знала с пеленок. Однажды, когда Элис рассказывала Сергею о семейных отношениях Рузвельтов, она походя обронила слова, его поразившие: «Элеонора — колдунья, у которой
— Извините, — Элеонора с деланной улыбкой обратилась к Сергею, — все, что я здесь сейчас сказала, выражает мою абсолютно личную точку зрения. И не предназначено для печати никоим образом. Не так ли?
— Да, разумеется, — поспешно ответил Сергей.
Первая леди с минуту изучала его скептическим взглядом, после чего неспешно удалилась в сопровождении английского посла и двух звезд Голливуда.
— Бьюсь об заклад, вы мало знаете о роли нашего Тэдди в укреплении американо-русских отношений. — Генри Уоллес остановил пробегавшего мимо официанта с подносом наполненных всевозможными напитками бокалов, предложил Элис и Сергею: — Шампанское и джин, напитки дня.
— Почему именно шампанское и джин? — удивилась Элис.
— Ленд-лиз призван помогать Великобритании и Франции.
— Логично, — согласился Сергей, взяв для себя напиток островитян и передавая золотистый брют Элис. — А насчет Теодора Рузвельта… Ну, почему же! Его роль в заключении Портсмутского договора девятьсот пятого года хорошо известна. Хотя… участники переговоров и добросовестные историки отмечают его прояпонскую позицию.
— Но он же поддержал Витте в вопросе о контрибуциях, и в итоге японцы отказались от требований о ее выплате.
— А Ляодун и Порт-Артур? А ЮМЖД и Южный Сахалин? Нет, что ни говорите, этот договор бередит душу каждого русского до сих пор. И в адрес Тэдди в России лестных слов вы не услышите.
— А вот мировая общественность рассудила иначе. В девятьсот шестом году Теодор Рузвельт как великий миротворец получил именно за Портсмутский договор Нобелевскую премию мира. Кстати, он первый американец, удостоенный этой премии!
«Хорош миротворец! — подумал Сергей, решив не обострять с первых же шагов отношения с влиятельным американцем. — Ведь именно он пригрозил Германии и Франции, что, если они поддержат Россию, США выступят на стороне Японии».
— Хотите загадку? — Элис задорно тряхнула волосами, взяла еще бокал шампанского. — Кто сказал: «Правильный путь в международных отношениях — разговаривать мягко, имея, однако, наготове большую дубинку»?
Уоллес бросил взгляд на русского и по улыбке Сергея понял, что тот знает эти слова Тэдди.
— Уплываем в далекую историю. — Уоллес сказал что-то Саре Уитни, выслушал ее тихий ответ и продолжил: — Давайте лучше о дне сегодняшнем. Я, между прочим, разрабатывая с Гарри Гопкинсом планы ленд-лиза, подумываю и о России.
Сергей готов был на резкое «Хотите, чтобы мы воевали с Германией?». Но сдержался, сказал преувеличенно беспечно:
— Если вы имеете в виду третий рейх, то у нас гарантия — договор о ненападении.
— Вы верите гарантиям нацистов? — Уоллес посмотрел на Сергея с удивлением, смешанным с сожалением. — Помнится, Гитлер не так давно откровенно провозгласил — любой международный договор есть всего лишь клочок бумаги. В лучшем случае — не туалетной. Сталин тешит себя надеждой на нейтралитет гуннов. А между тем наш посол в Берлине сообщает, что план восточного блиц-крига не только разработан в деталях, но и утвержден фюрером. Сомнения вашего правительства в истинности намерений Гитлера могут быть чреваты не только национальной, но мировой трагедией.
Безмолвно присоединившийся Фрэнк Нокс внимательно слушал Уоллеса, с аппетитом обгладывая ножку индюшки.
— Ладно, я гражданский человек, последние семь лет занимался лишь навозом и прочими фермерскими проблемами… — Уоллес долго выбирал что-нибудь на подносе с закусками и, махнув рукой, — мол, опять двадцать пять! — взял тарелку с полдюжиной устриц. — А что скажет наш военно-морской министр?
Нокс отставил индюшку, приобнял Элис, спросил вполголоса:
— Это и есть твой русский? Наконец-то я имею честь лицезреть твой выбор. Что ж, одобряю. — Повернулся к Уоллесу, подмигнул: — Генри все шутит. Я еще более штатский, чем он. А то, что он до вице-президентства командовал нашим сельским хозяйством, а я вот теперь — крейсерами и эсминцами, на то воля Божья и его наместника на Земле ФДР. Прошу простить за столь долгую, но и не менее необходимую интродукцию. А по существу вот что: над границами России нависли сто пятьдесят отлично вооруженных, вышколенных, победоносно промаршировавших по полям Европы нацистских дивизий. Не немецких — нацистских! Безоговорочно усвоивших то, что их бог им объявил: «Я освобождаю вас от химеры, которая зовется совестью». Помните? А вы, русские, занимаете позу страуса — голову поглубже в песок, авось пронесет.
— Того, что произошло в Европе, могло бы и не быть. — Сергей старался говорить спокойно. — Мы выступали против Мюнхена.
— ФДР тоже, — вступила в разговор Элис. — И еще как! Но разве свой ум другому вложишь? Все эти Деладье и Чемберлены…
— Увы, с помощью нашего посла Кеннеди в Лондоне и Буллита в Париже, — с горьким укором добавил Уоллес.
— Еще в октябре тридцать седьмого года ФДР призвал установить карантин против эпидемии мирового беззакония, — продолжила Элис. — Но его никто не захотел услышать: ни Англия, ни Франция, ни…
— Ни Россия. — В голосе Нокса прозвучал явный упрек. — Во-первых, заключение договора с агрессором. Во-вторых, нападение на маленькую Финляндию. Большего подарка врагам ФДР — изоляционистам — трудно было бы и придумать.
«Хотел бы я посмотреть, как вы повели себя, если на ваших границах устраивали бы вооруженные провокации какая-нибудь Коста-Рика или Доминиканская Республика?» Сергей стиснул зубы, чтобы не превысить пределы дипломатически возможного. Он слишком хорошо помнил выступление ФДР, в котором тот в самых резких выражениях осудил агрессию Кремля. «Я объявляю моральное эмбарго на продажу России самолетов и военного снаряжения». Какой гвалт, поддерживая своего президента, подняла тогда американская пресса! Слов нет, Рузвельт — великий оратор. Великий дирижер общественного мнения. Великий политик.
— Скажу и чисто по-мужски, — закончил Нокс, подмигнув Сергею. — Драка равных — это я еще понимаю. Но здесь связался черт с младенцем! — Он протянул Сергею руку: — Зови меня Фрэнком. Идет? Однако все хорошо, что хорошо кончается. Мы не рассорились вконец — и это главное.
— Как говорят русские, — с улыбкой добавила Элис, — «кто старое помянет, тому глаз вон».
Она перевела пословицу дословно, Уоллес и Нокс долго смеялись.
— Пойдем, представлю тебя президенту. — Нокс взял под руку Сергея и Элис, и они стали пробираться сквозь толпу гостей. Миновали входной зал и, покинув помещения, обычно открытые для туристов, спустились в дипломатическую приемную. Там Рузвельт, сидевший в кресле-каталке, был окружен сенаторами и конгрессменами. Охранник, стоявший у дверей снаружи, при виде Сергея и Элис нахмурился, но Нокс бросил короткое: «Со мной!» Президент что-то быстро говорил, энергично жестикулируя правой рукой. Увидев вошедших, смолк на полуслове, улыбнулся Элис, скользнул удивленным взглядом по Сергею, с немым вопросом посмотрел на Нокса. «Не забыл февраль тридцать третьего, когда на него в Майами Джузеппе Зангара покушался, — мелькнуло в сознании Сергея. — Поневоле не забудешь. Врагов у ФДР вагон и маленькая тележка — республиканцы, клан, берчисты. Тяжко быть главою нации — того и гляди, кто-нибудь или пулю, или бомбу предложит».