Подфлажник
Шрифт:
Благодаря, именно, этому незначительному угощению, штемпеля, оповещающие об отходе судна в рейс, стояли, соизмеримо нужной дате: четырнадцатое ноября.
Судно выходило в красивую ноябрьскую ночь. Быстро закончился «аврал» и акватория порта осталась за кормой, напоминая о себе яркой ночной иллюминацией припортовых сооружений. Ритмично в такт заработали главные двигатели, ровно усиливая нагрузку на винты, разворачиваемые свои вращающиеся лопасти на восемьдесят процентов, что соответствовало «полному ходу», усиливая, таким образом, скорость судна до «полного хода вперёд». Двигаясь на полном ходу, судно красиво рассекало форштевнем ровную гладь поверхности моря и далеко за кормой оставляло ровный шлейф кильватерной струи, смело мчась вперёд, по заранее проложенному курсу.
На море стоял полный штиль, окутанный чистым и прохладным воздухом. Николай сладко вздохнул и, выдыхая, наблюдал, как парило его дыхание. Он вспомнил маленького сынишку, который в детстве дурачась, называл такое дыхание «вздохом Змея Горыныча». На душе, как-то по-особому, было тепло и приятно. Он шёл по главной палубе. При свете луны палуба сверкала свежим инеем проснувшегося мороза. Легко скользя по поверхности палубы, Залесский обошёл свои «владения», называемые на флоте заведованием, ещё раз убедился, что всё закреплено по-походному, а палубные механизмы зачехлены. Пройдя в надстройку, он зашёл в каюту и, первым делом, доложил по телефону старшему помощнику капитана о готовности судна к морскому
Выдался обычный рядовой рейс. Идя ходом в девять узлов, судно через трое суток прошло пролив Босфор, легко преодолело Мраморное море и пролив Дарданеллы. Умело маневрируя среди небольших островов, оставили за кормой Эгейское море. На этом везение кончилось. Средиземное море встретило судно шальным восьми бальным штормом, что для этих широт, в такое время года, вовсе не в диковинку. Чтобы уйти от неприятной бортовой качки, не рискуя грузом и людьми, капитан решил укрыться от шторма за греческим островом Родос, где пришлось дрейфовать несколько дней подряд. Когда ветер поменялся с западного на северо-западный, а потом и вовсе на северный, а шторм стих до пяти баллов, судно снова взяло курс на Хайфу. Идя в грузу и подгоняемое в корму резкими порывами нордического ветра, «Венедикт Андреев», легко преодолевал морские мили, зарываясь носовой частью в штормовую волну и выныривая из неё, словно, подводная лодка. Пока шли, ветер стих до трёх баллов, и Хайфа приняла судно с неподкупным еврейским радушием. Груз был важным, и на рейде стоять не было необходимости, порт сразу принял судно под выгрузку металла. Во время разгрузки, в порт беспрепятственно приезжали таксисты, из бывших соотечественников по СССР и предлагали свои услуги по организации экскурсий в Иерусалим. Такая услуга стоила от 20 до 25$, но желающих среди экипажа в количестве четырёх человек не набиралось, а платить больше, никто не хотел, и таксисты уезжали ни с чем. Всё-таки для украинца, в те времена, 25$ были приличными деньгами, когда бюджетники получали за свой труд, каких-то 400 гривен в месяц при курсе четыре гривны с копейками за доллар. Поэтому, может быть, люди жалели выбрасывать на ветер такую сумму или боялись участившихся перестрелок и террористических актов арабского населения против израильтян. Времени на такие экскурсии тоже не всегда хватало. Члены экипажа, даже в город не выходили, а решали все свои проблемы с покупками подарков для родных, прямо в припортовом магазине «фри шоп», где фирменный товар продавался беспошлинно. Выгрузка металла заняла два дня. На третьи сутки матросы убрали сепарацию, подмели трюма, после чего началась погрузка цитрусовых и разных овощей на украинский порт Николаев и русский порт Ейск.
В самый разгар погрузки, когда умеренный «норд-вест», уже, успел развеять плотные серые тучи, и сине-голубое небо предвещало хорошее начало дня, а принятая накануне карта погоды не давала никаких оснований на резкие её колебания, в Нептуновом царстве, на спокойной и гладкой поверхности моря, стала появляться незначительная рябь. Шторм ожидался только через сутки и весь экипаж надеялся, что к этому времени погрузка будет завершена. Но так думал экипаж, а не сам морской владыка, который наплевал на прогноз синоптиков, понимая, что синоптики те же люди, а людям иногда свойственно делать ошибки. Вот и на этот раз они крупно ошиблись. К обеду ветер усилился, не меняя направления, и море заволновалось всерьёз. Порт Хайфа был слабо защищён от шторма и, находящиеся в порту суда, всегда имели, какие-нибудь неприятности, ибо, швартовные концы работали с большой перегрузкой и иногда, приходилось ожидать неприятных сюрпризов. К обеду волна поднялась несколько выше, достигнув по своей шкале показателя в восемь баллов. Ударяясь о правый борт, волна легко достигала бортов трюма, разбрасывая свои солёные брызги на погруженные, с ценным грузом, полеты. В срочном порядке остановились портальные краны, и боцман с матросами стали закрывать крышки трюмов. Свободно перемахивая фальшборт, волны оглушительным водопадом расплывались вдоль трюма, легко достигая монорельсов, по которым скользили трюмные крышки, то и дело, пытаясь проникнуть в самое чрево трюма. Во избежание подмачивания груза, пришлось остановить грузовые операции и закрыть трюма. Внезапно наплывшие тучи принесли с собой мелкий дождь, который перемешивался с солёной морской волной, образуя плотный водяной вал. Сизая мгла застлала небо, несколько ухудшая круговой обзор и видимость в целом. Судно, словно, кукла «неваляшка» покачивалось с борта на борт, то поднимаясь над срезом бетонного причала, то опускаясь снова, словно, желая уйти в открытое море вместе с отливной волной. Правильно заведённые швартовной командой полипропиленовые швартовные концы, надёжно удерживали стальную посудину у причала и не давали грозной волне осуществить задуманный Нептуном коварный замысел. Охваченные стихией, концы скрипели и потрескивали, то, набиваясь, словно, струна, ощетинившись лохмотьями мелких задиров, то снова ослаблялись, вяло провисая над уходящей волной. Технология швартовки заранее предусматривала различное направление внезапно возникающих ветров, посему швартовы были заведены так, чтобы часть их была рабочей при прижимной волне, а часть при её отливе, надёжно прижимая судно к резиновым причальным кранцам. Хотя, при сильном шторме, иногда и самые прочные концы, лопались, словно, старый пеньковый фалинь. Во время набивки, концы тёрлись о кромку бетонного причала и металлические клюзы, постепенно протирая составные волокна, после чего, конец, не выдерживая нагрузки, просто, лопался в слабом уязвимом месте, издавая громкий хлопок, похожий на удар пастушьего кнута, усиленный в несколько раз. В таких случаях объявлялся «аврал» и швартовная команда, состоящая из боцмана и подвахтенного матроса, во главе с вахтенным помощником капитана, выходила к месту происшествия и устраняла нанесённый стихией вред. Порванные концы изымались и вместо них заводились новые, а если новые заканчивались, бывает и так, тогда из старых приспосабливали всевозможные варианты, с помощью «дуплиня» и прочих флотских премудростей. В очередной такой «аврал», когда боцман Залесский, работая турачкой, набивал с помощью кормового шпиля, новый заведённый швартовный конец, на его глазах, в мгновение ока, произошёл обрыв соседнего прижимного конца. От дальнего кормового пала донёсся резкий оглушительный хлопок. Боцман Залесский имел отличную сноровку и боевую выучку, полученную, в своё время, на воинской службе. Скользящим боковым взглядом он успел заметить, как оторванная гаша осталась вяло свисать с пала, а натянутый до предела конец, как-то, враз, ослаб и, извиваясь, со свистом, словно, змея в предсмертном боевом прыжке, молнией подобным зигзагом направился к нему. Натренированным движением тела, он перенёс нагрузку корпуса, увлекая тело назад и, сию секунду услышал свист, проносящегося над его головой смертоносного конца, удар, которого, пришёлся на леерное ограждение трапа, ведущего на вторую палубу жилой кормовой надстройки. Николай ещё успел увидеть быстро лопнувшие леера и моментальную деформацию поддерживающей их стойки, но немного не рассчитал своей внезапной реакции и, теряя равновесие, упал спиной на главную палубу, сильно ударившись затылком. Увильнув от верной гибели, он попал в другую беду. Находясь в шоковой эйфории от пронзительной боли и ничего не понимая, он вдруг ощутил нарастающую лёгкость, словно, какая-то неведомая им сила, вознесла его над всей кормовой площадкой. Он, как бы, видел своё ослабшее физическое тело, оставшееся неподвижно лежать на палубе. Как беспомощно распластались его руки и ноги. Он, вроде бы, хотел помочь своему телу подняться, но тело не слушало его. Движения оставались вялыми и тяжёлыми, словно, эта неведомая сила цепко держала его в своих неведомых объятиях. Тело оставалось неподвижным, пока матросы, руководимые вторым помощником, не переместили его в каюту. Боцмана несли и, хотя, он ничего не ощущал, мозг его продолжал работать и мыслить. « Что же это, я хотел жить так же, как и все они, – мыслило живое сознание, находясь в энергетическом поле над больным телом. – Хотелось есть, пить, имея всё, что надо человеку для полноценной жизни». Тело было серьёзно травмировано, а сознание продолжало мыслить о жизни, о той жизни, где всё определяло не бытие, как сказал философ, а наличие денежной массы. От тех злобных бумажек, которые каждый получал адекватно затраченному труду или своему умению добывать это зло, каким-либо, другим способом, даже не гнушаясь и самого криминала – у каждого своя стезя. Можно выучиться и стать опытным руководителем. Можно не учиться и зарабатывать на жизнь физически, чувствуя радость и наслаждение от проделанной работы или горькую боль и нахлынувшую усталость. Можно по-другому, играя в прятки с законом. Но при любом способе зарабатывания этих хрустящих разноцветных или зелёных бумажек, человек отдаёт частичку своей бесценной жизни, желая получать ещё больше благ за свой тяжкий изнурительный труд. «Неужели в этом вся истина человеческого существования? – продолжало анализировать ситуацию сознание. – А, ведь, каждый человек – это отдельный индивидуум и для чего-то родился? Для чего-то жил? Он должен чего-то достичь? Какая цель моей жизни? Для чего родился я? Неужели для того, чтобы, так легко покинуть своё тело? Видеть, как старпом пытается оказать первую помощь, как изменились лица матросов и второго помощника, какие испуганные глаза у прибежавшего капитана?» Сознание продолжало жить и, словно, наблюдало за всеми окружающими живыми глазами боцмана Залесского. Он уже чувствовал, как ему хочется помочь самому себе: вдохнуть поглубже свежий глоток воздуха, сильно надавить три или четыре раза на грудную клетку, чтобы заставить работать сердце и получить свежую порцию кислорода с новой волной пульсирующей крови, настоящей реки жизни и чувствовать, что сердце не остановилось на последнем вздохе. Но, что это? Он всё яснее стал осознавать, что нет у него ни рук, ни той былой силы, которой он обладал, как, в прочем, и нет ничего, чем бы он мог касаться предметов. Он, уже, стал, каким-то, простым и бессильным духом, способным только видеть и понимать, но вмешаться в происходящее он не мог.
Вдруг тупая ноющая боль пронизывающая весь затылок заставила Николая тихо застонать. Он, почти, ничего не видел, но стал чувствовать эту навязчивую неотступную боль. Ему захотелось открыть глаза, но веки показались тяжёлыми и неуправляемыми, словно, слитки застывшего свинца. Николай застонал сильнее, пытаясь открыть веки, и это у него получилось. Вдруг, он отчётливо понял, что раскрыл веки и перед ним, белой пеленой, встала матовая полоска дневного света от люминесцентного светильника собственной каюты. Постепенно белая пелена стала проясняться, словно, мутная картинка в настраиваемом бинокле. Вот, он уже, стал распознавать расплывчатые лица. Он ещё шире открыл глаза и увидел перед собой лицо старпома. Старпом держал его кисть в своей руке и прощупывал большим пальцем, отчётливо появившийся пульс.
– Живой! – громко, с каким-то особым напряжением в голосе, крикнул он.
Николай понял, что это касается его собственной персоны. Оставаясь неподвижным, он отчётливо слышал облегчённые вздохи своих коллег и оживлённые разговоры, касающиеся обсуждения последних событий. Он поморгал ресницами и стал отчётливо видеть всё происходящее в своей каюте. Понимая, что больному нужен покой, моряки стали расходиться по своим делам, а в каюту осторожно вошла буфетчица Юля, совсем ещё юная девушка, делающая второй рейс в своей самостоятельной жизни. Николаю было хорошо слышно, как старпом напутствовал её, оставляя это юное очарование в роли сиделки. В мозгах быстро родилась мысль: «Вот те на, стыдоба то какая? Был здоров и могуч, а теперь девочка за мной присматривает», – он промолчал на это и только жалобно смотрел на буфетчицу, находящуюся в каюте возле его неподвижного тела.
Оставшись наедине с боцманом, буфетчица взяла с вешалки полотенце и, намочив его под струёй холодной воды, положила ему на лоб, потом к губам. Николаю стало свежо и приятно, на столько, что он спросил шёпотом:
– Что со мной, Юля?
Пытаясь подняться, он сумел только шевельнуть головой, но тупая стреляющая боль тут же дала о себе знать, и Залесский, только досадно простонал, оставаясь лежать в прежнем положении.
– Лежите, вам нельзя подниматься, – волнуясь, попросила буфетчица, убирая полотенце на спинку стула.
– Что со мной, Юля? – снова спросил Залесский и, направив жалобный взгляд в сторону своей сиделки, пожаловался, прищурив от боли глаза, – меня сильно знобит и болит затылок.
– Так вы же, сильно ушиблись затылком, не помните?
– Нет. Ничего не помню.
– Ничего, Николаевич, всё будет хорошо. Уже и врачей вызвали. Лежите спокойно, не волнуйтесь. Если что надо, так вы скажите, – заботливо щебетала буфетчица, пытаясь успокоить боцмана.
Николай тяжело вздохнул и снова погрузился в раздумья. Голова продолжала болеть, как и прежде, но сознание рождало новые мысли, мысли, которые не отличались большим оптимизмом, а, даже, наоборот, больше были пессимистическими. Ему до невозможности хотелось вывести теорию смысла жизни. Эта теория уже витала, где-то в извилинах серого вещества, но ещё не сгруппировалась в соответствующие фразы. Он чувствовал, что, уже, выудил её из прозревшего сознания, но ещё не может ухватить за самое важное. Как-то она не складывалась и не желала рождаться. Вдруг нашло озарение: «Да, это то, что надо, – подумал Николай. – Смысл жизни – это итог завершённых дел, проделанных на протяжении всей жизни, измеряемый единицей денежной массы, приходящейся на каждый день прожитой жизни. Это, можно сказать, есть стоимость жизни человека здорового и полноценного. А стоимость одного прожитого дня равняется сумме денежных средств, заработанных на протяжении всей жизни, делённая на прожитые дни. Но, во имя чего всё это?» – Николай продолжал думать, а его мысли никак не сходились к общему знаменателю, и последний вопрос оставался без ответа.
Бурному потоку нахлынувших раздумий помешали приехавшие врачи, один, из которых был бывшим гражданином Украинской ССР, переехавший на исконно историческую родину, из Киева. Благо, врачам переводчик не понадобился, и они быстро управились с осмотром нетрадиционного пациента. Главное череп оставался целым, а треснувшая кожа и приличная гематома их не пугали. Умело справившись с мешавшими волосами, бывший киевлянин тщательно обработал рану антисептическими средствами, наложил парочку швов, сделал перевязку и, оставивши на столе несколько таблеток содержащих антибиотики, порекомендовал из судовой аптечки «аспирин» и «тетрациклин», а напоследок сделал какой-то укол для быстрого выздоровления. Обращаясь к капитану, врач сказал:
– Рана не опасная. По всему видно, что сотрясения нет. Вероятнее всего от удара запаморочило малость в голове, но это пройдёт. Дайте ему дня три полный покой. Надо полежать, а дальше – по обстоятельствам: если тошноты, рвоты, температуры и других побочных явлений не будет наблюдаться, значит можно начинать легонько двигаться, но от резких движений и поднятий тяжести пока надо будет воздержаться до полного выздоровления.
Он похлопал боцмана по плечу, пожелал удачи и, пожимая руки, капитану со старпомом, быстро откланялся, уводя за собой своего ассистента и медбрата.