Подкидыш
Шрифт:
–Нет, – ласково возразил Лука, – нужно непременно все проверить именно сейчас.
Она прикусила губу, помолчала, потом сказала:
–Ну, хорошо. Идемте.
И, вынув из держателя на стене факел, повела их через двор к кладовой. Кто-то уже успел запереть дверь туда, и она отомкнула замок, а потом отступила в сторону, пропуская их вперед. Деревянная лестница по-прежнему валялась на полу, и Фрейзе поднял ее и поставил на место, предварительно как следует встряхнув, чтобы убедиться, что она не сломана.
–На этот раз я все-таки запру за нами дверь, – сказал он и, вернувшись к порогу, повернул в замке ключ.
–О, она способна и сквозь запертые двери проходить! – сказала сестра Урсула с испуганным коротким
–Кто? – спросил Лука.
Она пожала плечами.
–Давайте поднимемся наверх, и я все вам расскажу. Я больше ничего не стану утаивать. В монастыре и так уже умерла женщина, находившаяся под нашей опекой. Значит, пора и вам узнать, что здесь творится. И остановить этот ужас. Да, вы должны остановить ее! Обстоятельства заставили меня сделать этот шаг, я не могу долее всего лишь защищать честь нашего монастыря и его аббатисы. И теперь я расскажу вам все. Но сперва вы должны увидеть, чем она занималась.
Лука осторожно поднялся по лестнице наверх, сестра Урсула, придерживая подол своего монашеского одеяния, последовала за ним. Фрейзе стоял у основания лестницы и светил им факелом, высоко его поднимая.
На чердаке было темно, но сестра Урсула решительно подошла к дальней стене и рывком отворила окошко. В помещение сразу ворвались рассветные лучи и засверкали на шерстяных оческах, развешенных на просушку и буквально покрытых золотой пылью. Под оческами были расстелены полотняные простыни, на которые по мере высыхания ссыпались крупицы золота. В солнечных лучах чердак напоминал сейчас сокровищницу, где под ногами лежит толстый слой золота, а с балок свисают клочья золотого руна или некие бесценные одежды, выстиранные и повешенные сушиться.
–Боже мой! – прошептал Лука. – Значит, все так и есть! То самое золото… – Он огляделся, словно не в силах был поверить собственным глазам. – И его так много! Как же оно блестит!
Монахиня вздохнула.
–Да уж. Ну что, достаточно ли ты видел?
Лука наклонился и взял щепотку золотой пыли. Собственно, это была не совсем пыль; в ней встречались и небольшие самородки, похожие на крупный песок.
–Сколько же… Сколько все это стоит?
–Она собирает «урожай» с двух партий таких овечьих оческов в месяц, – сказала сестра Урсула. – И если сможет продолжать в том же духе, то скоро у нее будет поистине огромное состояние.
–И сколько же времени это продолжается?
Монахиня прикрыла чердачное окошко, и свет на чердаке сразу померк, а она, закрыв ставни на засов, сказала:
–С тех самых пор, как сюда прибыла наша новая аббатиса. Ей хорошо известны эти места, она ведь здесь выросла. Похоже, она знает их гораздо лучше своего брата, ибо его надолго отсылали из дому, чтобы он получил образование, а она все это время жила дома, с отцом. Кстати сказать, ручей этот принадлежит нашему аббатству и находится в нашем лесу. Ее рабыня-мусульманка знает, как ее сородичи моют золото; это она научила монахинь расстилать овечьи очески в русле ручья, объяснив это тем, что так шерсть лучше промоется. И они ее послушались; они ведь и понятия не имели, для чего это делают. Проклятая мавританка обвела их вокруг пальца, сказав, что этот ручей якобы обладает особыми свойствами, благотворно воздействующими на шерсть. А они и рады: расстилают очески в ручье, закрепляют их, а через неделю приносят обратно и развешивают здесь на просушку; но высохшими они их никогда не видят, не видят, как золотая пыль ссыпается на подстеленные простыни. Затем эта Ишрак тайно приходит сюда, сметает золотую пыль, уносит ее и сбывает где-то. Сестры же поднимаются на чердак, когда никакого золота там уже нет, и уносят высохшие очески, а затем чешут их и прядут шерсть. – У сестры Урсулы вырвался горький смешок. – Иногда, правда, они замечают, до чего же мягкой стала шерсть после промывки в ручье. А эта рабыня только смеется про себя над их глупостью. Она нас всех полными дурами считает. И не без основания.
–А кому эта рабыня приносит вырученные за золото деньги? Тебе, сестра? Или аббатству?
Сестра Урсула уже повернулась к выходу, собираясь спускаться.
–А ты как думаешь? Разве ты не видишь, что наше аббатство «ужасно разбогатело» за счет этих денег? Ты видел мою больницу? Там были хоть какие-то дорогостоящие лекарства? Я знаю, что и кладовую мою ты тоже видел. И что, наше аббатство показалось тебе очень богатым?
–Где же она это золото продает? Как она его сбывает?
Сестра Урсула пожала плечами.
–Не знаю. Где-нибудь в Риме, я полагаю. Мне ничего об этом не известно. Наверное, аббатиса тайком посылает туда свою рабыню.
Лука открыл было рот, словно намереваясь еще что-то спросить, но потом передумал и стал спускаться следом за монахиней, стараясь не обращать внимания на боль в поврежденном плече и шее.
–То есть ты считаешь, что госпожа аббатиса использует монахинь для добычи золота, а вырученные за него деньги оставляет себе? – все же спросил он, когда они сошли вниз. Сестра Урсула кивнула и сказала:
–Теперь ты сам все видел. И мало того: мне кажется, что она еще и наш монастырь закрыть хочет, а вместо него создать на наших землях золотодобывающую шахту. По-моему, она сознательно ведет монахинь к нарушению заветов и бесчестию, чтобы ты имел возможность дать заключение о том, что монастырь следует закрыть, а монахинь распустить. Тогда у нее будет полное право заявить, что она свободна и более не обязана подчиняться воле покойного отца. Она откажется от данных ею святых обетов, провозгласит эти земли своим законным наследством, а затем будет продолжать жить здесь вместе со своей рабыней, и никто больше уже не посмеет их потревожить.
–Почему же ты не рассказала мне об этом раньше? – спросил Лука. – Когда я еще только начинал расследование? Почему ты все скрыла?
–Потому что в этом монастыре – вся моя жизнь, – с какой-то яростью ответила сестра Урсула. – Он был всегда словно маяк на вершине холма. Он одновременно служил и убежищем для несчастных женщин, и местом служения Господу. Я надеялась, что госпожа аббатиса научится жить в мире со всеми сестрами. Я думала, что Господь ее образумит, что он вдохнет в нее веру… Потом я стала надеяться на то, что, удовлетворив свою алчность и составив себе состояние, она успокоится. Я понимала: это дурная женщина, но мне хотелось думать, что мы сможем ее перевоспитать. Однако после смерти сестры Августы, которую мы уберечь не сумели… – Сестра Урсула задохнулась от сдерживаемых рыданий. – А ведь она была одной из самых кротких, невинных и простодушных женщин, она прожила здесь уже много лет… – Голос у нее сорвался, она помолчала, потом с достоинством продолжила: – Что ж, теперь все кончено. И я больше не могу скрывать ее преступную деятельность. Она использует Божью обитель во имя собственного обогащения, и я полагаю, что ее рабыня еще и колдовством занимается. Моим сестрам снятся странные сны, они ходят во сне, на руках у них появляются странные стигматы, и вот теперь одна из них умерла во сне. Господь свидетель, настоятельница нашего монастыря и ее рабыня намеренно сводят нас с ума, чтобы беспрепятственно добраться до этого золота!
Сестра Урсула ощупью отыскала крест, висевший у нее на поясе, крепко его сжала, словно какой-то талисман, и посмотрела на Луку.
–Я понимаю твое возмущение и твою тревогу, – сказал он насколько мог спокойно, хотя и у него горло пересохло от непонятного суеверного страха. – Я ведь и послан сюда затем, чтобы положить конец этим ересям и этим грехам. Сам папа римский облек меня властью для проведения расследования и последующего суда. Я все готов увидеть собственными глазами, я обо всем готов расспросить здешних сестер. И этим утром, чуть позже, я намерен снова побеседовать с госпожой аббатисой, и, если она не сможет объяснить своего поведения, я непременно позабочусь о том, чтобы ее убрали с этого высокого поста.