Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
Теплыми взглядами награждают рыбаки Страшных; недружелюбно, исподлобья глядят на Сердягу.
Чуть прихрамывая от фронтовой раны, первым вышел на круг Гордей. Вся фигура его не предвещала ничего хорошего.
— Я тебе за Третьяка, за рыбацкие слезы душу выну!
Взбеленился Сердяга и, неожиданно ринувшись на противника, сшиб его с ног. Подвела вояку раненая нога.
Грозно взревели рыбаки:
— Не мухлуй, стерва!
Гордей рявкнул зверем, вскочил на ноги и по-крестьянски, широко замахнувшись, хрястнул Сердягу.
Тот пошатнулся, но устоял.
— Сила
В следующий миг сцепились. То падая, то снова подымаясь, нещадно бьют друг друга, рвут одежду, рвут белое тело, скрежещут зубами, матерно ругаются. На лицах дерущихся заалела кровь. Кровью в крепких объятиях разукрашивают они друг друга.
Долго дерутся два силача.
Но Сердяга уже задыхается и хрипит.
Изловчился Гордей и со всего маху, вложив всю силу и ненависть, ударил Сердягу в висок. Свалился тот на мягкий песок и не двигается.
Тяжело дыша, отступил Гордей на шаг, заставил себя улыбнуться. Из носа течет кровь, окрашивает светлые усы.
— Вот это дал дык дал! Молодец, дя Гордей, — Туз Червонный подошел к Гордею и стал стирать ладонью с его лица кровь.
— Жмея бы ево жабрала, так и надо шабаке! — прошепелявил Кокуйский рыбак Коневин.
Сердяга с трудом поднялся на четвереньки.
У Туза Червонного сжимаются кулаки:
— Дай ему, дя Гордей, штоб он не поднялся!
Страшных взглянул на Туза и вдруг улыбнулся ему.
Улучив этот миг, Сердяга поднялся и… пнул Гордея в живот.
Башлык охнув, упал на мягкий песок.
Эта подлость послужила сигналом для зрителей, у которых уже давно чесались кулаки.
— Бей гадов! — крикнул Туз Червонный и боднул головой в толстое брюхо Сердяги. Тот, словно сноп, повалился рядом с Гордеем. С трудом встал Страшных на ноги.
— Стойте, ребята! — крикнул он.
Рыбаки оглянулись на Гордея. Воспользовавшись этим, двое матросов подняли своего капитана и бегом потащили к катеру.
— Да чо там «стой»! Бей, ребята! — крикнул Туз.
Матросы, отмахиваясь, отступая, пятились, иногда падали от тяжелых ударов разъяренных рыбаков, поспешно поднимались и еще быстрее, почти не защищаясь, улепетывали к катеру.
С разбитыми в кровь мордами команда спряталась на «Ку-ку».
Туз Червонный набрал камней и начал пулять в катер. Зазвенели стекла, затрещали доски, жалобно звякнул колокол.
Сердяга, укрывшись в темной грязной утробе «Ку-ку», открыл стрельбу из нагана.
Кто-то громко крикнул:
— Мужики, прячьтесь!.. Приказчик идет!
Разошлись рыбаки по лодкам и, как ни в чем не бывало, один за другим отчалили от берега.
Тудыпка поскакал в Баргузин и сразу же — к Лозовскому. Робко постучался в массивную кедровую дверь и боком, боком, блудливо виляя задом, вошел в маленький уютный кабинет Лозовского.
Сидевший за столом купец оторвался от книги, взглянул на Тудыпку удивленно, с тревогой в расширенных глазах и небрежно кивнул на глубокий его поклон.
— Голову-то тебе еще не оторвали?.. А надо бы!.. — на красивом выхоленном лице купца
— Беда…
Лозовский спокойно ждал. Нельзя было понять по его лицу, что он чувствует, о чем думает.
— Катер разбили… эти…
— Совсем?! — лениво спросил он.
— Нет, ходит, но…
— Чего «но»?
Тудыпка рассказал про драку Гордея с Сердягой и о последствиях ее.
Лозовский нахмурился. Закурил. Подал Тудыпке золотой портсигар.
— Дурак твой Сердяга. Мстить вздумал. Подумаешь, заманил его Гордей на Воронихин Пуп!.. Взъерепенился безголовый.
— За Третьяка еще…
— Ладно, все понятно, — узкое лицо Лозовского окуталось печальным дымом. — Вот что, двигайся-ка поближе. Чего как чужой? Поговорим, брат! — Лозовский жадно затягивался, и дым все больше заволакивал его лицо. Но и сквозь него остро смотрели глаза: — Значит, мой «Джеймс Кук» ходит?.. Так… Стекла разбили — это пустяки. Дело не в стеклах… Все начинается с малого. В деревнях сначала тузят друг друга сопливые голопузики, потом юнцы, а там и бородачи — стена на стену. Глядишь, кого-нибудь и на тот свет — «со святыми упокой». Понимаешь, Тудыпка, дело Третьяка не такое простое. Воронихин Пуп мог нам обойтись подороже; повезло, что не было ветра, а то от катера одни щепки бы остались. И опять не в этом суть. Смотри: последняя драка — разбили стекла… Дело не только в Третьяке. — Лозовский замолчал, тяжело вздохнул, грустно опустились углы узких губ. Снова заговорил, медленно и тихо: — Оно будто все пустяки, но, если глубже поразмыслить, жутко становится. Раньше думать боялись, а теперь в драку лезут… Ты где видал, чтоб крестьянин, рыбак или охотник ломал свое или чужое добро? Для этого нужно большое озлобление!.. Озлобление! — Лозовский снова закурил. — Я пожадничал, да ты воруешь, да Сердяга со своей братвой. Ты меня понимаешь, о чем я тебе толкую-то?
— Будто бы, мало-мало, Михаил Леонтич.
— Эх, ты, «мало-мало»… воровать ты только мастер… Я ведь и так даю тебе волю. Научись, Тудыпка, головой капитал наживать… Вникни в науку коммерции… Ты же не дурак! — Купец вскочил и по-кошачьи мягко зашагал по пышным дорогим коврам. Его узкая фигура быстро и легко перелетала из утла в угол… — На фронтах дело дрянь; в царском доме Гришка Распутин командует. Того и гляди царя скинут, — жестко звучал его голос в золотой, яркой комнате. Тудыпка поворачивался на этот голос, испуганно слушал крамольные речи. — Народ, сам видишь…
Тудыпка чуть шею не вывернул, не успевал следить за бегающим по комнате, раскрасневшимся Лозовским. Словно на углях сидел Тудыпка. «Вот чешет. Вот что значит книжечки…»
— Только купцы деловой народ…
И вдруг Лозовский застыл перед Тудыпкой. Возле лица приказчика болтались золотые концы тяжелого пояса от халата.
— Есть еще деловые люди… Ты думаешь, кто это? А? — Лозовский положил легкую, в дорогих кольцах руку на плечо Тудыпке. — У нас, например, Лобанов…
Тудыпка засмеялся. Лозовский сердито отдернул руку, отступил на шаг.