Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
— Ты сдурела, бесстыжая?
— Грех-то прикрой, потом и стыди.
Матрос пощупал себя — одна только тельняшка.
Ошалело вскочил, схватил одежонку, на ходу натягивая штаны, пустился к катеру. Вскарабкался на палубу и как вкопанный уставился в одну точку.
Внизу, в машинном отделении, ярко горит огонь, оттуда валит едкий дым.
Матрос сразу же протрезвел.
Прыгнул к колоколу — забил тревогу, бросился к пожарному инвентарю, схватил ведро, кинул его за борт, раздался плеск, рванул матрос за бечевку — и ведро уже в руке. Бух воду
Огонь все меньше, меньше и затух.
Из каюты, раскачиваясь, вышел капитан.
— Чево шумишь, гад?
— По-жар!.. У-утушил! — заикаясь, ответил матрос.
— Зажги фонарь, спустись вниз и проверь, — приказал капитан.
Матрос нырнул в трюм, в котором клубился густой дым и, захлебываясь, выскочил оттуда.
— Огня нет! — выпалил он.
— Проверь еще, — резко звучит голос Сердяги.
Матрос снова нырнул.
Через минуту капитан услышал возню, а вслед за этим из дыма вылез человек, за ним матрос.
Какое-то мгновение стояли молча.
За это время до пьяного сознания капитана дошло то страшное, что затеял Третьяк, и он вздрогнул.
— Хотел заживо зажарить тебя, ирода, — удивительно спокойно и твердо сказал Третьяк Сердяге.
Наливаясь злобой, капитан подошел к Третьяку и молча пнул его в живот.
Матросик тоже замахнулся было, но отлетел в сторону.
— Не тронь! Сам ухряпаю!
Глава восьмая
Вера обняла Магдауля за шею, прошептала жарко:
— Волчонок, милый!.. У меня ребеночек!..
Монгольского росчерка ее глаза совсем сузились, и из них, искрясь, льется счастье. Бурлившая в ее жилах русская кровь уступила, и она сейчас походит на красивую бурятку.
Магдауль сначала растерялся. Шутово ли дело — привалило такое счастье!
Он словно пушинку поднял на руки Веру, прижал к груди, исцеловал лицо и голову ее. Потом испуганно огляделся кругом, прислушался.
Доносятся еле уловимые звуки ночной тайги — то легкий ветер играет в кронах высоких деревьев.
Магдауль схватил свою берданку.
— Ты куда?!
— Пугать надо злой дух, чтоб не сглазил тебя.
Вера рассмеялась, но согласилась.
— Иди, Волчонок, трахни.
Магдауль вышел во двор и выстрелил в звездное небо.
— Уходи, злой дух!
Для Магдауля цель жизни — это любовь Веры, это дождаться от нее ребенка. Она такая добрая! Ганька зовет ее мама Вера. А как же больше-то назовешь ее?! Приехали они с Ганькой из Белых Вод грязные да вшивые. Привыкли, будто так и надо, а теперь без бани тело начинает зудиться, просит чистую одежду. А сколько она намучилась, бедняжка, пока учила их мыться в бане! Э-эх, об этом только один Магдауль и знает. Бывало, забьется Ганька под полок и никак не вылазит оттуда, плачет, визжит. А теперь первым бежит в баню. И, удивительное дело, сразу же подался в росте, а там, глядишь, и его перерастет.
Над Магдаулем звездное небо. Раньше был он всегда один на один с ним. А теперь
Осторожно, боясь растерять звонкую радость, звенящую в нем, вернулся он в дом. Вера собирала на стол. Она тоже двигалась осторожно и улыбалась по-девичьи — светло и смущенно. Магдауль подошел к ней, неловко прижал к себе ее голову. Весь новый, обернулся на грохот тяжелых шагов. Два рыбака внесли посиневшего, залитого кровью Третьяка — в разорванной красной рубахе.
Еще улыбаясь, Магдауль встретил взгляд Третьяка.
— У тебя маленько полежу. Разреши, Волчонок?
Вера первая кинулась к несчастному.
…Но он уже ничего не видел. Он снова провалился в красную тьму, где нет боли. Только, словно в кошмарном сне, слышит он бой молота о наковальню… И огонь! Жаркий пыл огня! Вот и огонь пропал. Третьяк полетел в темное провалище.
— У бондарки Лобанова нашли, — прохрипел один из рыбаков, уходя.
…Тихо в каморке. Магдауль испуганно, ошеломленно стоит над беспамятным Третьяком.
…Третьяк оклемался, но выздоровлению не рад.
— Зря вы со мной все валандались. Лучше уж подохнуть. Какой я теперь человек, когда кровью мочусь.
Гордей наконец заявился к другу. Сидит, зло разглядывая опухшее посиневшее лицо:
— Погоди, Матвей, ты, тово, брось это… Жила у тя мужицкая, осилишь свою хворобу, — бубнит растерянно.
— А как жить?.. Кошель нищего елозить?
Гордей весь напрягся.
— Поможем.
— Раз поможете, два поможете, а совесть-то у меня есть… Сами бьетесь как омуль об лед… Не-е, братуха.
Гордей вскочил.
— Я ево в потрох, кишку мать!.. Толстомордого купеческого холуя! — гулко шагая, вышел из барака.
Во все время разговора Магдауль не шелохнулся — молча курил свою трубку…
Гордей Страшных пришел прямо на берег, где команда «Ку-ку» на золотистом песке «поправляла головы».
— Холуй купеческий, доволен? Угробил мужика! Бога не боишься?
— Очнись, дурень, ты што во сне видел, как я бил Третьяка? — сдерживая себя, спросил капитан.
— А Дунька-то рябая рядом с катером песок сушила. Она видела, как ты утюжил мужика, а потом вы с Петром проволокли его мимо Дуньки и подбросили в бондарку к Лобанову, дескать, поселенец ухайдакал Матвея, ведь он каторжник с Акатуя…
Сердяга поднялся с рыбного ящика, выпрямился во весь свой громадный рост и, расправив плечи, шагнул к Гордею.
Но Страшных тоже молодец гвардейского роста.
Глубоко посаженные глаза Сердяги сузились и злобно засверкали. Он-то твердо знал, что в тот раз на Воронихин Пуп заманил его не кто иной, как Гордей Страшных. Поэтому у Сердяги с Гордеем счеты старые.
— Идем на круг! — процедил сквозь зубы Сердяга.
— Пойдем, жирная вошь! Пойдем, сволочуга!
На шум сбежалось много зевак. Плотно сгрудившись, подошли рыбаки из лодки Гордея, а за Сердягой — его команда. Те и другие, полукольцом, защищают с тыла своего бойца.