Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
Матвей сам скрутил из старой сетевой дели тонкие бечевы. Сам наделал из коры березы легкие цевки. Сам наковал в кузнице железные гальки для нижней тетевы сетей. Все сделал сам, своими заскорузлыми, с виду такими неподвижными и неуклюжими пальцами.
Наконец посадил сети на веревки и выкрасил корнем бадана [39] .
Посадка сетей — мудрость веков. Неправильно посадил сети — не добыть тебе рыбки.
Теперь дело за лодчонкой. Целую неделю Матвей Третьяк стоял под «козлами» и тянул продольную пилу, чтоб заработать доски на лодчонку. Ефрем Мельников, видимо, посовестился и дал ему, кроме досок, смолы, вару и гвоздей.
39
Бадан — растение, дубильное средство, красящее.
Почесав густую рыжую бороду, Ефрем буркнул вдогон:
— Выручай вас, голодранцев, а за это хрен с луковкой получишь.
Кое-как сколотил Матвей лодчонку. Порядком погонял жену и дочерей.
Наконец есть у него своя лодка со своими сетями. Более ста верст вокруг Святого Носа на веслах добирался Матвей с двумя дочерьми на своей душегубке до Чивыркуйского залива. В дороге захватил их ветрюга-«ангара», да, спасибо, выкарабкались на берег в Боковых Разборах. Успели. Слава богу, спасибо Миколе святому, не обошел в этот раз Матвея своим покровительством.
В первый же день по приходе в Чивыркуйский залип, на вечерней зорьке, помолясь, закинул Третьяк омулевые сети против Нижнего Изголовья Святого Носа.
Лушка с Параней спали, а он и глаз не сомкнул. Как уснешь, когда вокруг тебя черным-черно рыбацких лодок?! Сетей наставили — ставежка подле ставежки. Того и гляди: кто-нибудь на своей громадной лодке-семерке наедет впотьмах и раздавит твою крошку-хайрюзовку, не то сети запутает и разорвет их в клочья.
Вот и восток заалел. Гольцы порозовели. Утренний полумрак быстро светлеет. Легкая «ангара» холодит гольцовым застывшим воздухом. Матвей рявкнул на девок:
— Эй, кобылы, хва дрыхать!
Девчонок словно ветром сдуло с теплых досок.
Быстро подтянули сети и начали выбирать в лодку.
— Э, дьявол!.. Ни одной рыбины не видать! — с досады Матвей стукнул веслом по борту.
Девушки вздрогнули и испуганно переглянулись. На грубых некрасивых лицах — ужас и смятение. Туго, нехотя тянутся из ледяной воды сети. Руки у рыбачек замерзли и плохо слушаются.
«Боже мой, как тяжко на этом свете!.. Хорошо рыбешкам!.. Никто их не ругает и не колотит», — Луша часто придумывает себе сказки, фантазировать любит. А Параша — нет. Одно лишь и знает: работать, работать! Ей уже двадцать лет, а считать еще не научилась. Если кто спросит у нее, сколько у матери курочек, она не задумываясь выпалит: «Восемь курочек, да седьмой петушок». Вот какова Параня-рыбачка.
Сеть идет пустая — ни одного омулька.
И башлык от досады наливается злобой. Уже последняя в связке сеть подходит к концу, а рыбы даже на жареху не попало.
Луша тянет нижнюю тетеву, в ее отупевшей от побоев и ругани голове, как проблески солнца сквозь свинцовые тучи, мелькают мысли. Девушка мечтает превратиться в мелкую рыбешку и плавать в прозрачной воде, меж малахитовых камней, меж пышных водорослей. Мечтает стать прибрежной скалой, которая пребывает в вечном покое. Вздыбилась бы и застыла бы — независимая и гордая!
У Матвея Третьяка в душе — злая буря.
— Нет рыбы… Чем кормиться? Как жить?
А Луша замечталась: «Вот бы стать рыбкой-голомянкой! Она же в золотисто-фиолетовом платье… нарядная!.. Сама себе царица… Воля тебе в прозрачных просторах».
Но вдруг! О ужас! Она запуталась пуговкой в липком полотне сетей. Решила оторвать, но стало жалко. Задержалась на секунду.
У Матвея прорвалось. Не помня себя, он схватил кормовое весло и ударил по покорно согнутой спине дочери.
Луша, охнув, уткнулась в сети и потеряла сознание.
Целый следующий день ходил Третьяк по берегу и смотрел, как вьются чайки над рыбой в запретной зоне. Гладь моря вся в пузырях, и повсюду расходятся мелкие, едва заметные круги.
— Омуль-то плавится, аж вода кипит, — оглядываясь кругом, взволнованно прошептал Матвей. Дочери молча кивнули. На скуластых лицах, в небольших, глубоко посаженных черных глазах сверкнула виноватая, заискивающая улыбка и тут же погасла, затонув в омуте страха.
— Э-эх, побольше бы сетей!.. Да крепких парней.
Не вытерпел Матвей, закинул сети в запретных водах.
…Матвей взялся за бечеву. Веревка дрыг-дрыг. «Уже заячеилась рыбка!» — пронеслась радость, разлилась теплой волной и заполнила зачерствевшую душу рыбака.
Заспешил Третьяк. Рванул на себя туго натянутую веревку и быстро подобрался к «ушам» сетей. Взглянул в воду, а там неясно белеют запутавшиеся в сетях омули.
— Лушка, отгребись от сетей, — шепотом приказал Третьяк. — Бог дает рыбку!.. Тьфу, тьфу, не сглазить бы… О господи, царица небесная, помоги!..
Быстро опустилась тьма. Завесило все окрест густым холодным туманом.
— Эй, кобылы, теперь дрыхните! — радостно шепчет Третьяк.
Девушки, облегченно вздохнув, послушно притулились на голых досках. После тяжелого рабочего дня рады и доскам. Сон пришел мгновенно: накрыл рыбачек темным мягким покрывалом, а едва заметные пологие волны плавно покачивают лодку и убаюкивают девчат, как в зыбке. Крепко спится в море.
На суровом лице Третьяка все те же глубокие морщины; губы так же горестно сжаты. Когда-то светло-синие глаза теперь поблекли и выражают то злобу, то робкую надежду.
Гложет Матвея страх перед купеческой стражей. В любую минуту жди «Ку-ку». Отберут сетишки, рыбу, лодку… А там, чего доброго, и в тюрьму могут упрятать… «Ха, вор, Матюха Третьяк… У кого воруешь-то? Може, и грабишь?» — проносится в воспаленном мозгу рыбака. Растут досада и злоба.
Коротка летняя ночь. Мутный рассвет пробивается сквозь густой туман. Матвей рад темной сырой завесе. Все воры рады тьме. Хоть сроду и не воровал он, а вот нужда заставила.
А как подтянул уши сетей и увидел белую массу рыбы, все отлетело.