Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
«Ку-ку» принимает в свой адрес тысячи проклятий и пожеланий:
— Чтоб ты утонул! Чтоб разорвало твою огненную утробу! Чтоб ветрюгой расхлестало вдребезги!.. Чтоб… чтоб…
А «Ку-ку» все нипочем!
…Утром чуть заалела зорька на востоке и окрасила гольцы Баргузинского хребта в нежно-розовый цвет, купеческие башлыки подняли своих рыбаков и начали подтягивать сети. Смотрят, а сети-то поднялись, побелели от множества рыбы.
Радость рыбацкая!
Только башлык да один рыбак на веслах подправляют лодку, чтоб правильно, боком шла она, а остальные все нагнулись над сетями и выбирают рыбу.
Эх, благороднейшая рыбка — омуль! Глаза большущие, черные, чешуя — литое серебро, словно перламутр переливается на солнце. Длинное стройное тело с нежными плавниками. Красавец из красавцев! Он и в сетях-то не запутается, как хайриуз или налим, а чуть приткнется. Рыбаку стоит легонько зажать его в руках, как он вылетит, освободится от сети. Знай кидай под палубу лодки.
Вот и солнце уже выкатилось из-за острых клыков хребта и повисло в синем небе. А рыбаки еще не разгибали спины. Устали. Руки, ноги отнимаются, нестерпимо ноет поясница.
Наконец отяжелевшие от рыбы купеческие лодки, одна за другой, идут, в Онгокон сдавать рыбу приказчику Тудыпке.
А голытьба рыбацкая, что ставила свои соти по ту сторону грани, давно уже на берегу; жарят на рожнях рыбу и угрюмо смотрят, как мимо них проходят купеческие посудины. Рыбакам говорить не надо, они одним взглядом могут определить, какова добыча…
Горько и обидно. За ночь добыли всего на жареху, купец же надсадился рыбой.
А бедноты рыбацкой целых сто лодок собралось в Курбуликском заливе. Кроме баргузинцев, за огромными косяками ходового омуля, словно чайки за рыбой, прибыли сюда рыбаки с Посольского плеса и бурятские артели Малого моря — ольхонцы.
Кешка Мельников со своей ватагой на двух больших сетовках тоже пришел в Солененькую. Рыбачит в запретных водах Лозовского, а в июне рыбаки Михаила Леонтича тянули свой невод в Баргузинском заливе на тонях Ефрема Мельникова. У крупных рыбопромышленников это практиковалось часто.
На новенькой лодке-семерке башлычит сам Кешка, на второй — Макар Грабежов.
Макар — любимец Ефрема. Старик Мельников ему доверяет больше, чем сыну, и наказывает следить за Кешкой:
— Кеха-то ишо зелень. Не кумекат, каким трудом досталось это богачество. — Просит он своего башлыка: — Ты уж, брат, смотри за варнаком, чтоб не раздавывал своим голодранцам мое добро. Он это любит делать.
Следит Макар за каждым шагом Кешки, но не обо всем доносит хозяину. Нравится Макару Кешка — за смелость и решительность. Суровый башлык имеет слабость к таким людям.
— Где такое право, чтоб рыбные водоемы откупать?! — разжигает кровь рыбаков Кешка Мельников. — А голытьбе разве не нужна рыба? Вашим детишкам с голоду издыхать?! Так, что ли?! — Костыляет Кешка на чем свет стоит Лозовского и других крупных рыбопромышленников, завладевших богатейшими плесами. Не щадит Кешка даже своего отца…
Послушал Грабежов Кешку, послушал, плюнул да и отошел подальше.
А Кешка подсел к братьям Шилкиным. Любят Шилкины на рожон переть. Ни черта не боятся. И в шторм им море — мать родная…
— Опять с пустыми сетями?
Из-за развешанных сетей вынырнул сам Кузьма Петрович.
— Нет, пошто! На жареху добыли… Кто десяток, а кто и того меньше, — усмехнулся он.
Подошли еще рыбаки.
— Это на Шилкиных не походит… — Кешка в упор глядит на старика. — Вы чего же это, стражников Лозовского испугались?
— Кому же, Кеха, охота снастями попускаться? Отберут, гады… Еще и под суд отдадут.
Мельников опустил голову:
— Да, власть-то пока царская.
— Э, штоб она на огне сгорела! Совсем с потрохами, печенками, — в сердцах крикнул Петрован Чирков.
Рыбаки удивленно поглядели на Чиркова — уж больно всегда смирный мужик.
— Пропасти на них нету, на живодеров, — по-рыбацки раскудрявил речь матом Кузьма Шилкин.
Кешка потихоньку перебрался к другому костерку, где уже шипит рыбка.
…И вот кто-то отчаянный, улучив момент, забрался в трюм «Ку-ку», отвинтил у машины такую штуковину, без которой она не может даже один раз ляцкнуть своими стальными суставами.
«Ку-ку» стоит у пирса. Молчит.
Приказчик Тудыпка матерится. Капитан Сердяга ошалело вылупил глазищи и ревет. Растерянно разводит руками механик.
А тот молодец шепнул кому-то из своих рыбаков: «Куку» дня три простоит у пирса. Передай всем, чтоб успели черпануть омулька».
И губа Курбуликская почернела от множества лодок.
Всего пять дней стоял «Ку-ку» на приколе. И то спасибо!
А приказчик Тудыпка со злости напился, грозит непонятно кому кулаком и кричит:
— Только бы узнать, кто это сделал, в тюрьму засажу!
Канул в бездонную пропасть вечности солнечный июнь, и на смену ему пришел жаркий июль. В чаще вековых сосен все те же звуки нарушают таежную тишину, Любит слушать старый Мау-Бау музыку стальной пилы, но с некоторого времени перестал посещать дровосеков.
А Ганька с отцом все пилят и пилят дрова для «Куку».
Тяни ручку пилы на себя, толкни на напарника. «Раз, два, три… девяносто… сто…» — считает мальчик и сбивается со счету. Сколько же раз повторишь за день одно и то же движение? Очень много. А если попадется сучковатое дерево, тогда пила начинает дрыгаться, раздается визг и душераздирающий скрежет. Руки нудно ноют, и кажется, что вот-вот они распадутся по суставам. Усталь. Свинцовая тяжесть во всем теле.
Магдауль с Ганькой обедать приходят к Лобанову в бондарку: здесь прохладно, от стружек пахнет спиртным, легким воздухом.