Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
— Кругом вода? — Ганька растерянно глядит вдаль.
— Вода.
— А кто там живет?
— Ольховские буряты. Бакланами их кличут за то, что они шибко умеют рыбу ловить.
Ганька наконец пришел в себя.
— Бабай, покажи, где вы с дядей Королем соболюете.
— Это можно. Вон, смотри, высокие скалистые горы опустились в воду, тут Большие Черемшаны. Здесь нынче промышлял наш сосед Тымауль, а мы с Королем уходим еще дальше. Видишь, чуть-чуть синеются горы — это мыс Индинский, а мы бываем еще дальше — в Шигнанде… Отсюда не узришь. Нынче поведу тебя с собой.
Манит
Теперь идут по самому гребню хребта. Здесь камень на камне, причудливой формы гранитные скалы. Вот глыба, похожая на гриб, а рядом возвышается русская церковь, какую видел в Баргузине, а вот эта походит на бурятский дацан [36] в Харгане, та — точно лысая голова Ванфеда…
Впереди распростерся широко весь в зелени и цветах красивый марян [37] . Альпийское разнотравье одурманивающе пахнет лекарственными травами.
36
Дацан — буддийский храм.
37
Марян — альпийский луг.
Ганька не может оторваться от окружившей его красоты. А отец быстро нарвал целый снопик каких-то незнакомых Ганьке трав и заторопился домой.
Расстроился Ганька, неохотно идет за отцом к Онгокону.
Для ремонта сторожевого катера «Ку-ку» вызвали механика из Верхнеудинска, потому что местный исправить катер не смог. Наконец «Ку-ку» отремонтировали и выкрасили. Он снова готов гоняться за рыбаками, лезущими в запретные воды купца Лозовского.
Механик из Верхнеудинска, всю зиму провозившийся с машиной, теперь начал собираться домой. Оставшись один на один с Сердягой, он сказал:
— Слушай, капитан, не кривя душой скажу тебе: этот твой горе-механик еще лето прокрутится около машины и угробит ее насовсем.
— Оставайся ты.
— Не могу, брат… баба сбежит к другому.
— Барахла-то этого найдешь! — загоготал Сердяга.
— Барахло-то найду, а добрую бабенку нет. Ты лучше пригласи Лобанова. Работал же он у вас механиком.
Сердяга сморщился, закурил.
— Работал, пока «Джеймс Кук» груза возил, пассажиров. А как Лозовский сделал его сторожевым, сразу же и отвалил.
— Чудак какой-то! — смеется механик. — Здесь-то ему легче было бы, чем в бондарке бочки гнуть.
Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь — звенит в прибрежной тайге от алого рассвета и до самого вечера.
Чик-трах, чик-трах, ах-ах, — не отставая, вторит тонкому звону пилы тяжелый колун.
Старый Мау-бау — хозяин Онгоконской речки. Косолапя, осторожно подкрадывается на шум. Вот он притаился у замшелой колоды. Поводит рваными ушами. Сам Мау-Бау — музыкант. Отдерет от сухого
И сейчас он наслаждается:
— Ур-рр, ур-ур… — так бы и слушал бесконечно.
Но вот потянул легкий ветерок с моря, и наднесло на черный нос Мау-Бау рыбьим запахом. Омулек-то с душком! С языка обильно потекли слюни. Охо-хо! Ур-ур! Не помнит Мау-Бау, когда в последний раз ел сладкое тухлое мясо и рыбу. Невезучая эта весна! То ли дело прошлая! Тогда Мау-Бау задавил старого сохача, завалил его разным хламьем, как следует протушил, даже появились белые червячки… При воспоминании о том пиршестве у голодного медведя еще больше потекли слюни…
А запах омуля манит!.. Осторожно пошел Мау-Бау в обход дровосеков к лодке.
Люди прерывисто дышат.
Дзинь-дзинь-дзинь — поет пила.
Чик-трах, чик-трах, чик-трах, ах-ах! — дружно вторят пиле топор с колотушкой.
Крадется медведь, а сам все на людей поглядывает, будто упрашивает: «Звонче пойте железные зубья, еще сильнее грохни, колотушка, чтоб двуногие оглохли и не услышали меня».
Вот Мау-Бау добрался до лодки и зацапал своей лапищей куль с продуктами, а из куля ударило по носу запахом омуля с душком. Где уж тут вытерпишь! Рванул когтями, и куль — надвое. Медведь вывалил прямо на песок скудную пищу лесорубов. Прочь откинул кислый хлеб и горькую черемшу. Заграбастал обеими лапищами омулей — и в пасть. Аппетитно чавкает Мау-Бау.
Звякнуло сзади. Мау-Бау обернулся — и на дыбы!
Перед ним стоит с раскрытым ртом, с застывшими страшными глазами человек. А от него, все еще угрожающе звякая, катится прямо на Мау-Бау черный котелок.
Медведь с испугу подпрыгнул и дал тягу в темную чащобу тайги. Человек же, падая и снова подымаясь, бросился к своим.
— Т-там!.. Т-там!.. — заикаясь с испугу, показывает Ганька в сторону лодки.
— Кто там?! — подскочил к сыну Магдауль.
— А-амака! — дрожащим голосом пробормотал Ганька. — О-ох, матерущий!
Волчонок рассмеялся.
— Эка охотник!.. Испугался…
— А он также струсил, — оправдывается мальчик. — Знаешь, как улепетывал!
— А котелок-то где?
На шум подошел Лобанов, по соседству рубивший молодые березки на обручи к бочкам.
— Что случилось?
— Ганька с медведем боялись друг друга… Тот тайга бежал, Ганька ко мне, — смеясь, пояснил Магдауль. — Где котел? Чай варить нада.
Мальчик покраснел, глаза опустил…
— В воду упал…
Лобанов покачал головой.
— Пропал… Здесь сразу глубь начинается. Идемте ко мне в бондарку. Обед готов, только подогреть осталось.
— Пойдем, бабай, там комаров меньше, — заговорил Ганька на бурятском.
— Придется идти… утопил котелок с испугу… и зачем люди боятся медведя?.. — ворчит Волчонок.
Лобанов попятился.
— А вы, господа, не сговариваетесь ли распилить меня пилой своей?
— Иди, Ванфед, — заспешил Магдауль. — Чичас приходить будем… Чурки в кучу собрать нада.
Ганька кое-как свалил набок огромную чурку, покатил ее к поленнице. Вернулся за второй.