Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
Из слова в слово передала ему рассказ Улькиной матери. Обрадовался Монка: вишь ты, утопиться хотела, да его ребенка пожалела! Задрожал от ярости, услышав, о чем весь Бирикан судачит: живет с Улькой Мельников, жениться на ней собирается.
«Ну, подожди, Уляша. Вот найдет Ефрем сыну богатую невесту… Зачем ты ему с баягоном?.. На позор, что ли? Не-е, никуды не денешься, сама прибежишь, сучка… Вот уж тогда-то я и припомню тебе Кешкину любовь…» Приободрился Монка, повеселел, а перед взором его встает Кешка, Ульку заслоняет. Что и говорить: красив сволочуга! Но на каждого можно «связать сеть»! «Не уйдет, заловлю!..»
Приехал Монка с ямщиками Лозовского в Онгокон, слез с саней у рыбодела. Сразу же окружили солдата мужики. Обычные расспросы: где и кого встречал из земляков, кто из местных в одном полку, как служба, как кормят…
Рассказывает солдат, а сам оглядывается: «Хоть бы скорей Ульку увидеть!.. Хоть бы одним глазком!»
— Уля, тебя нада… Тебя!.. Тебя! — кричит Ганька.
На бледном лице девушки грустные глаза ничего не выражают.
— Ну, чево?
— Письмо тебе… Хороше.
— От кого?
— Потом скажим, — Ганька протянул конверт.
Ульяна взяла, словно обожглась. Глаза загорелись, а дрожащая рука неуверенно сунула письмо обратно в Ганькин карман.
— Скажи Кеше, пусть не пишет. Читать не буду.
— Вот и правильно! — послышался тонкий, глуховатый голос. Ульяна, словно ужаленная, отпрянула от Ганьки, быстро повернулась на голос.
Перед ней Монка. Водянистые, мутно-желтые глаза улыбаются.
— Кеша тебе не пара… Ты же от меня понесла!.. Давай свадьбу играть…
Ульяна выпрямилась.
— Отвяжись, гнида. — Она не сводит с Харламова бешеных глаз, а сама пятится к Ганьке.
Парнишка взял ее за локоть, остановил.
— Дай! Дай, Ганюшка, — Ульяна судорожно протянула руку к Ганькиному карману, а сама хочет испепелить, уничтожить взглядом ненавистного Монку. С нетерпением выдернула измятое письмо из Ганькиных рук, нежно разгладила, приложила к сердцу и бросилась в барак.
Вечером Мельников зашел в бондарку к Лобанову. Не поздоровавшись, плюхнулся на скамью.
Лобанов оглядел его, сурово свел лохматые брови:
— Ты где выпил? — спросил угрюмо.
Мельников болезненно сморщился, затряс головой.
— В рот не брал… — потом с трудом выдавил; — Ульяна не хочет.
— Чего не хочет?
Опустил голову Кешка, уставился в коричневый пол.
— Что с Ульяной? — тревожно спросил Лобанов.
Словно глухой, сидит рыбак, мнет ручищами нежную беличью шапку.
Лобанов покачал головой, отошел к верстаку и начал строгать клепку. А сам нет-нет да взглянет на Кешку.
Мельников неуклюже поднялся, медленно подошел к ведру, стал жадно пить.
Лобанов отложил в сторону фуганок.
— Очухался?
— Немножко.
— Ну, что случилось? — сердито сверкнул глазами Иван Федорович. — Как тряпка!.. Не мужик ты. Трагедию разыграл! — Вплотную подошел к Кешке, крепко зажал руку.
— Ульяна беременна.
— Играй свадьбу, — все еще сердито сказал Лобанов, отпустил Кешкину руку, снова взялся за фуганок. С верстака посыпались золотистые стружки.
— Ребенок-то от Монки Харламова.
— Как это? — Лобанов сердито взвизгнул фуганком. — Не может быть!..
Кешка прошептал:
— Он ее изнасиловал.
Лобанов опустился на табурет. Долго молчит. Курит.
Кешка отвернулся от него. Сгорбился.
— Ну и как теперь? — глухо спросил Лобанов.
— Стыдится меня… она… хорошая. Надо ж… я ее еще больше люблю!..
Щербато усмехнулся Лобанов:
— Ну вот и ладно!.. Наладится…
Мельников вскочил:
— Дя Вань, она бы тебя послушалась… Сходи к ней, а?
Лобанов, насупившись, молчал. Но в Кошкином лице была такая детская мольба, что он нехотя поднялся, напялил на себя замасленную тужурку.
Глава шестая
Ночью налетел ветер. Он снес крыши — раздел три дома. Раскромсал ноздреватый весенний лед и угнал его.
Обрадованные рыбаки будто помолодели — не могут оторвать взгляда от ярко-синей глади Байкала: волнует она и манит на свои просторы.
Весна. Даже дома в Онгоконе будто стали на венец, на два выше.
Весна. Кусты багульника покрылись розовыми цветами. Тихо шумит тайга, истошно кричат чайки, гогочут гуси, с калтуса подают свой голос журавли, в прибрежном лесу рявкнул медведь, а в его рев вплелась мелодично горловая лебединая песня. Весна!..
Собаки молча лежат на горячем песке, будто понимают, что их лай может испортить музыку весеннего Байкала.
Волчонок отправился на голец за лечебной травой для старого Воуля. Увязался за ним и Ганька. Долго идут.
Пот льет, комары кусают, жажда. «Ох, как худо!.. Лучше бы дома сидел», — думает усталый Ганька.
Перед закатом поднялись на самую вершину гольца. Ганька замер, пораженный открывшейся перед ним картиной. Сначала не понял, где небо, где море. Какое-то чудо! Море нежно-нежно голубое. Только тем и отличается от неба, что гораздо сочнее его.
Далеко внизу покоятся крохотные Ушаньи острова. А за морем сине-белым ожерельем из драгоценных камней опоясывают голубую гладь горы Байкальского хребта.
— Во-он там Малое море оторвало от Большой Земли остров Ольхон, — говорит Магдауль.