Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
— Ганька твой!
— Не может быть, он у нас такой смиренник! — заступилась за пасынка Вера.
— Я Ганьку пороть будем! — Магдауль снял со стены сыромятный ремень.
Вера тут же выхватила у него ремешок, забросила под нары.
— Попробуй тронь! — в ее больших раскосых глазах гнев.
Тудыпка долго и крикливо стыдил Магдауля, говорил, что тот-де, неблагодарная тварь, весь век Михаил Леонтич и он выручают его, бесстыжего, из нужды, спасают от голодной смерти. И наконец пригрозил, что вызовет полицию:
— Заберут твоего кусучего щенка вместе с его учителем, с этим каторжным посельгой, который мутит и подбивает рыбаков против Михаила Леонтича и против его величества, государя императора.
Разъяренная Вера подскочила к приказчику.
— Это видишь?! — она показала изъеденные солью, исколотые рыбьими колючками, грубые и сильные пальцы. — Только посади их в острог, вот этими граблями выцарапаю тебе хитрющие твои глаза! Подь отсюда!
Тудыпка зло сплюнул и покинул барак.
Магдауль растерянно посмотрел на свою взъяренную жену, хотел что-то сказать, но махнул рукой. С посветлевшим лицом неумело погладил ее по распустившимся волосам.
— Пойду пройдусь, Вера.
Небольшая, обрамленная с трех сторон сосновым бором бухта Солененькая вместила в себя десятки больших и маленьких лодок.
Как на доброй ярмарке, с утра до вечера стоит здесь теперь гомон. Табор у табора, костер у костра. Весь день жарят на рожнях рыбу, варят в котлах уху, развешивают для солнечного копчения слегка присоленную рыбу. Успели рыбаки, занырнули в купеческие воды, хапнули рыбки. Ее сразу же распороли, посолили крестьянским засолом и ровными рядами уложили в бочки.
Рыбацкий стан шумит. Починщицы проворно латают рваные сети и дружно тянут заунывную песню. Мужчины тоже заняты. Кто играет в карты, кто пьет. Есть и такие, что уже успели опьянеть и валяются под вешалами, где сушатся сети.
Понаехали скупщики. Ловкие, юркие. Принюхиваются, присматриваются, где и кого ловчее обделать.
А вон заявилась статная, грудастая молодайка достать у рыбаков рыбки. С ней уже торгуется молодец. Махнул рукой, значит, сошлись в цене. Ну, как не уступить такой раскрасавице!
В обед в Онгоконской губе бросил якорь пароход «Ангара». Грузо-пассажирский корабль ледокольного типа курсирует между портом Байкал и устьем Верхней Ангары с заходом едва ли не во все основные рыбацкие плесы.
Десяток лодок мигом обступили «Ангару», и закипела бойкая торговля. Кто продает на деньги, кто на вино, меняют и на тряпки. Целый базар.
Стоянка у Мельникова верст десять с гаком отсюда — на Бакланьем острове. Сегодня он снова в Онгокон заявился, да с богатым уловом, чтобы сплавить рыбку на «Ангару». А еще чтоб Ульяну увидеть… В двух лодках лежит шесть тысяч омулей — промысел прошедшей ночи.
Идет торговля.
Смех, ругань, лихие переборы гармоники, резкие выкрики матросов: «Вира! Майна!» Густо висит в воздухе запах омуля с душком, лука и водки. А у некоторых на душе отлегло, и, вновь охмелев, они блаженно, всепрощающе ухмыляются и безвольно машут на все руками — «пропадай, моя жись… наплевать на все»…
…Кешка разделил своим рыбакам деньги, вырученные от продажи рыбы, и наказал починить сети, а сам собрался в Онгокон к Ульяне.
— Стой-ка, паря, — заговорил пожилой рыбак Илья Шелковников, — совесть грызет брать лишок в деньгах.
Посуровел Кешка, заговорил сердито:
— Ты, дядя Илья, считать разучился. Разгляди-ка, сколько у тебя на ладонях мозолей. За каждую мозоль — целковый, а у тебя их тысячи этих кровавых волдырей.
— Спокон веку оне у рыбака, а кто платил-то…
— Я плачу. И потом, по древнему рыбацкому обычаю, с башлыком о плате не разговаривают… Старик, а закон моря не блюдешь.
— Да я-то, паря, не хотел обидеть…
Обласкав всю живность, населяющую Байкал, кончался еще один яркий солнечный день. Повеяло приятной прохладой.
Первым в Онгоконе Кешка встретил Волчонка.
— Ходи, красоту смотреть будим, — потянул его Волчонок на берег.
И вот сидят они на пригорке, над рыбацким станом. Оттуда доносятся веселые переборы тальянки, разудалые частушки, свист и гиканье, дробный топот плясунов.
Внизу, недалеко от них, треснули сучья.
— Кеша-а! — донеслось из кустов багульника.
Мельников вскочил.
— Ульянушка зовет!.. Я пойду, Волчок.
Магдауль тоже поднялся.
— Иди, Кешка, он тебя шибко ждет… Уй, забыла… — Волчонок посуровел. — Кешка… хочу знайт… Окто «Куку» портил брюхо?
— Какое «брюхо»?..
— Машинку.
— А-а! — Мельников загадочно улыбнулся.
— Скажи!.. — Волчонок сверкнул глазами. — Его бить нада.
Мельников сделался чужим, сердитым.
— Его бить не надо. Он это сделал, чтоб все рыбаки добыли рыбу, — Кешка махнул в сторону развеселой стоянки. — Видишь, как люди радуются своей удаче на море… До этого они чуть не плакали, а твой купец посмеивался Бить… тоже… Э-эх, Волчонок! — Кешка, бросив на Магдауля осуждающий взгляд, кинулся к Ульяне.
— …Почему Кешка так осерчал на меня, а? — вслух спросил Магдауль у моря и задумался. — …Стой, ведь и то верно!.. Пусть бы купец упромыслил много омуля… Пусть бы и все другие тоже… Стой! Стой!.. А ведь правда!.. Все бы вот так, как сейчас, радовались и вместе с Лозовским плясали бы, пелп…» — Магдауль сел на мягкую жидкую траву, которая пахла муравьями.
«…Как просто было жить в Белых Водах!.. Как тревожно здесь… Хорошо, что Вера под боком, а то бы я, пожалуй, сбежал отсюда… Почему это так?!»