Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
— Ты, Ганя еще жидковат, бери чурки по силе, — буркнул Лобанов. — Успеешь нажить горб на купеческой каторге. — Взглянул сердито и пошел к бондарке.
Бондарка рядом с Онгоконом — в густом сосняке, прямо на берегу. Зимовье большое.
Летом красуется чистенький столик у самой воды, под старой березой.
…Магдауль разглядывает искусно сделанные скамеечки, удивленно качает головой:
— У Ванфеда золотые руки. Смотри, Ганька! Учись!
И в самом деле, все сделано гладко, просто и удобно.
— Грамотей большой, — добавляет Ганька, — у-умный!
— И язык, как
— Не надо, бабай, — Ганька нахмурился.
Лобанов снял с костра противень.
— Ганя, положи на стол дощечку, — Иван Федорович пыхтел и тряс головой. Установил посудину с рыбой на столик, вытер вспотевшее лицо.
— Снова на своем языке заговор против меня затеваете! — усмехнулся весело.
Ганька смутился, а Волчонок расхохотался.
— Правда, Ванфед, про тебя баили… Жену тебе надо. Знаю…
После обеда сидят мужики, молча курят, и Ганька пристроился рядом.
Виден весь Онгокон: у пирса сгрудились лодки. Копошатся рыбаки. Чайки вылавливают рыбешку, а те, что насытились, важно плавают вдали от мальчишек. Мальчишки пуляют в них камнями, но напрасно — недолет огромный — на воде-то все кажется близко.
— Мишка-а! — зазывает женщина кого-то из сорванцов, снующих по берегу.
Из-за мыса Миллионного вынырнул «Ку-ку» и, дымя гордо высоко поднятой трубой, спешит к Онгокону. На боках катера сверкают плицами большущие колеса.
— Какой густой дым! — удивляется Ганька.
— Э, паря, это наши дрова дают огонь и гонят «Куку». Эхэ, брат, вора догоняй быстро будет.
— А кто же вор-то? — спросил Лобанов.
— Хы! — удивился Волчонок. — Кто у купца рыбу ха рабчит [38] , тот вор.
— Э-эх, Магдауль! — Иван Федорович тяжело вздохнул. — Умный ты мужик, да только мозги у тебя не в ту сторону повернуты. Сам подумай: у Короля шурин погиб на войне?.. У Веры мужа убили?.. У Гордея брата тоже… у Матвея Третьяка два брата погибли в одном бою… Э-эх! — Лобанов строго заглянул в расширенные глаза Волчонка. — Скажи, тала, за что они там гниют?.. Молодые, красивые. Они погибли вот за эту землю, за эту березу, за эту воду, за твою тайгу… вот за что!
38
Харабчит — ворует.
— Хы, пошто за землю, березу, воду?.. За царя пропали… Она им отец! — выпалил Волчонок и победно посмотрел на Лобанова, дескать, и мы кое-что кумекаем.
— Ну, допустим, еще и за царя… А царь-то, если бы он был добрым, то должен бы в благодарность за погибших отдать «золотое дно» Байкала рыбакам, а Лозовского под зад коленом, чтоб не обдирал народ.
— Э-эх, шалтай-болтай много — худо, тала… Тебя. Ванфед, опять тюрьма садить будут. Пошто царя хулишь?.. Купца ругаешь… Зачем?.. Купец тебе деньги дает, хлеб дает, рубашку, штаник дает. Все дает, а ты ево — мошенник, вор… Ты, однако, худой мужик есть. — Магдауль резко поднялся и заспешил на лесосеку.
Подошел омуль.
Сетевые лодки-семерки купца Лозовского дружно вышли на промысел рыбы. На вечерней заре башлыки зорко всматриваются в порозовевшую гладь моря, а она будто кипит, пузыри водяные сплошь плавают. Это играет омуль.
Довольные, молча перемигиваются, ухмыляются в усы рыбаки.
— Нонче бог даст промыслу!
Опустились на колени, крестятся, шепчут молитвы, кланяются батюшке Байкалу.
Наконец башлык Горячих встал за кормовое весло, двое наборщиков — на верхнюю и нижнюю тетевы, а четверо молодцов сели за весла.
Еще раз перекрестившись, башлык дал команду:
— С богом!
В ряд закидывают сети вторая лодка, третья, десятая…
Сети ставят только лодки Лозовского, а другим рыбакам в его водах рыбачить нельзя. Здесь Михаил Леонтич — царь и бог. «Князем» Курбуликским кличут его в шутку рыбаки. Он за свои любезные денежки хозяйничает от Верхнего Изголовья Святого Носа до самой Черемши. Вода его и рыба его!
Цари землями и водами жаловали обители Христа-спасителя. Одной из них — Иркутскому монастырю святителя Иннокентия — тоже был в свое время пожалован богатейший на всем Байкале рыбный водоем — Курбуликский залив: и монахи, укрывшись за толстыми стенами, молились и пели: «Боже царя храни!..» А теперь «Золотое дно» Байкала, так образно назвали рыбаки свой залив, монахи отдали в аренду купцу Лозовскому. Вот почему он здесь и «князь» и власть.
У купца есть свой закон, есть свои условия: приходи к приказчику Тудыпке, он тебе даст бумагу, по которой разрешается рыбачить в купеческих водах. Но только при условии, что артель твоей лодки половину добытой рыбы бесплатно отдает Лозовскому. Добыл две тысячи омульков — тысяча тебе, а остальное Михаилу Леонтичу за то, что в его водах рыбку промышляешь…
— Ой, не выгодно! — качают головами рыбаки. Сети рвутся, лодка изнашивается, да сколь труда надо вложить, чтоб добыть эти две тысячи омульков.
И решают смельчаки:
— Спробуем украдкой, а?..
— Рискнемте!
— А пымают, тогда как?.. Разденут… Голышом охота?
Поговорят, да закинут снасти в свободных водах, где и рыбы-то не бывает толком.
Мокрые, холодные, без рыбы, сети вызывают злобу.
И опять прут на рожон.
— Рискнемте?! А?
— Эх, была не была! Авось пронесет господь!..
И как не полезешь в купеческие воды, когда там омульков кишмя кишит. Часа на три закинь сети, и они побелеют от рыбы. Повезет — так и наешься досыта, и насолишь.
Не повезет — потеряешь и сети и рыбу, да еще купеческие стражники приволокут тебя в Онгокон к самому купцу аль к приказчику, а в Онгоконе тебя вором обзовут и голешеньким домой выпроводят.
Бывало, на коленях ползали, обливаясь горькими слезами: сети вымаливали — нет, никому сетишек не вернули!
«Ку-ку» — гроза рыбаков, символ купеческого могущества. Гордо возвышается труба, из которой валит черный дым. В чреве катера чумазый кочегар шурует в топке смолистые сосновые поленья. Два огромных колеса скрипят и громко шлепают своими плицами по воде, гонят «Ку-ку» со скоростью верст десять — двенадцать в час. Большая скорость против гребной лодки — не убежишь!