Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
Старик пошатнулся, гулко ударился об стенку и плюхнулся на пол.
— Значит, ты и есть та сволочь, из-за которой я страдаю!
Третьяк выплюнул на блестящие сапоги зуб.
— Возьми его… я свое отъел… Ирод.
Кровавый плевок, резкая боль между ног да эти злобные, полные горечи и отрешенности слова старика привели пристава в бешенство. Он принялся с остервенением наносить обеими руками удары по костям и жилам живого скелета. Но крепки кости рыбацкие, и вскоре нестерпимо заныли пристанские руки. Сыпя отборным матом, теперь он стал пинать старика по чем попало.
— Вот и второго приволок!
Услышав голос своего помощника, пристав сел за стол.
— А, Страшных… Садись, — утирая пот и отпыхиваясь, он кивнул на табуретку.
— Терпения не хватило… Как повезем-то его, в таком виде? — сердито пробормотал урядник.
— Молчи ты! — отрезал пристав.
Трясущимися пальцами он кое-как достал из пачки папироску и, ломая спички, закурил. Долго ерошил жесткие волосы, сильно растер ладонью рябое лицо, выдавил:
— Фу… черт!.. Еще и замахнулся на меня… Но я его отучил навеки…
«На это вы мастера, — подумал Гордей. — Бить вот таких…»
У Страшных, при виде окровавленного Матвея, гневом загорелась душа.
— Бунтарь?! — пристав внимательно оглядел могучего дядьку.
— Рыбак, — сквозь зубы выдавил Гордей, глядя на уходящего Третьяка.
— Стекла на катере ты разбил?
— Нет. Нас людно было. Все знают, все видели. Я-то кулаком люблю, — Страшных выставил вперед квадратные громадные кулаки. — Зачем камнями баловать…
— Но-но! — отступил пристав. — Не отпирайся. Сердяга-то видел, как ты ломал.
— Врет он. Ни одной стеклины мной не сломано. Врет гад, — Гордей говорил уже спокойнее. Хотел скорее уйти вслед за Третьяком, хоть чем-нибудь помочь ему.
— Сердяга говорит, что драку затеял ты.
— Я-то его зашел постыдить за Матвея.
— Ну и врать! Ты верховодил всем бунтом.
Страшных снова взорвался.
— Это я? Врать? Ну-ка, вели свому подметале свести нас с Сердягой.
Пристав махнул рукой, чтоб Гордея увели.
— В Баргузине тебе покажут Сердягу. Обрадуешься!..
«Ку-ку» завернул за Нижнее Изголовье Святого Носа и оказался под ударами бокового ветра. Катер кидало как щепу. Сердяга опасался, что оторвет колеса и выкинет на берег.
Арестованных везли в трюме.
Веселый урядник принес своим арестантам чайник с густым горячим чаем. У Страшных продуктов целый куль — рыбаки насовали своему башлыку всякой всячины, а Туз Червонный даже ухитрился запрятать фляжку спирта.
Разливая по кружкам спирт, Гордей хмуро спросил:
— Ты парень такой бравый, а пошто не в солдатах?
Круглое лицо блюстителя порядка раскраснелось, две бирюзовые пуговки-глазки спрятались за жирными голыми веками.
— Плоскоступие у меня! Ха-ха-ха-ха!
— Значит, «ходули» худые.
После второй кружки подзахмелевший урядник хлопнул по могучему плечу Гордея, пообещал:
— Этот рябой-то так себе… помощничек. Приедем в Баргузин, и тебя отпустят.
— Не болтай, паря. Я ведь до этой драки им насолил круто, — отмахнулся Гордей. Он все время глядел на равнодушно лежащего на лавке Третьяка.
Урядник презрительно сплюнул.
— Э-эх ты, знал бы меня.
Гордей с недоверием взглянул на урядника.
— Рази кумом доводишься начальнику?.. Не то ближе?..
— Во, дядя, отгадал! Племяш я… главному-то. Понял, откуда у меня плоскоступие-то? Ха-ха-ха!
— Я и то вчерась посмотрел, как запрасто баишь со своим начальником.
— Этот рябой-то!.. Тоже мне начальник!
Гордей закрутил свои густые прокуренно-белесые усы и подлил еще в кружки.
— Тогда вот кому помоги, коль и в правду власть имеешь, — Гордей повернулся к Третьяку. — Хряпнул бы ты, дя Матвей.
…Выпив кружку горького, Матвей почувствовал облегчение. От еды отказался и лежал обуреваемый невеселыми думами. Он перебрал всю свою жизнь, начиная с самого раннего детства. Вспомнил деда Трофима, который часто рассказывал ему о далеком предке — донском казаке Никите Третьяке; тот удалой казак был бит и ломан на дыбе слугами царя Петра: пособлял атаману Булавину… За то и попал на Байкал.
Вспомнил Матвей и о том, как еще подростком он рыбачил по найму в Подлеморье. А потом, когда ему исполнилось восемнадцать, встретил он в Больших Черемшанах девушку Таню — рыбачила она с отцом в тех же местах. Вспомнил, как они полюбили друг друга… Оставались считанные дни до их свадьбы… А она утонула недалеко отсюда, в Боковых Разборах.
Из густого тумана, из самых заповедных воспоминаний всплыла перед Матвеем Таня. Легкая, радостная, с золотом волос…
Потерял Матвей свою светлую любовь, и жизнь потекла постылая, тяжелая, невезучая.
Уже за тридцать лет ему было, когда отец насильно заставил его идти под венец с некрасивой, тупой и неряшливой Устиньей. Рожала ему Устинья каждый год, да в живых только три девки… две старшие — копия матери, а младшенькая, Ленка, походила на Матвея… Нужда заставила продать ее…
Третьяк приподнялся:
— Гордюха, загляни-ка на берег. Где мы?
Страшных взглянул в иллюминатор:
— Шаман-могилу прошли.
— Ты, братуха, у Боковых Разборов толкни меня.
— Ладно.
Лежит Матвей, толмит одно и тоже: «Плеть обухом не перешибешь… Здоровье отняли, да вдобавок еще и в тюрьму упрячут, а там все один конец…»
— Дядя Матвей, Боковые Разборы показались…
Урядник после выпивки и сытного обеда спал непробудным сном.
Третьяк поднялся, осторожно перешагнул через полицейского и пошел наверх.