Подлинная история королевы Мелисенты Иерусалимской
Шрифт:
Но никто не желал преклонить к ней слуха.
Телохранитель видел все это и помалкивал. Потом придвинулся чуть ближе к Мелисенте (всех пленников поставили на колени посреди оазиса и окружили) и спросил еле слышно:
— Вы будете уходить?
— Да, — сказала Мелисента. — Ничего другого мне не остается. Эти хваленые пассионарии такие же тормоза, как и тевтоны.
— Вы уверены, что хотите уйти?
— Да. Пора. — И повернулась к Агнес. — За тебя, наверное, внесут выкуп. А может быть, тебя заберут в Дамаск. Но так или иначе передай латинским королям: Мелисента ушла, проклиная их нерешительность,
— Я запомню это, ваше величество, — хладнокровно молвила Агнес де Вуазен.
Мелисента еще раз огляделась по сторонам, а затем быстро просунула руку за кожаный доспех своего телохранителя и вытащила снаряд с греческим огнем.
Все произошло слишком быстро. Мелисента сунула снаряд за пазуху и там раздавила. Пламя мгновенно охватило ее с головы до ног и, превратившись в живой факел, она сгорела на глазах у остальных пленников и бедуинов.
Аллах никогда не поверит, что человек принял подобную смерть добровольно и потому не сочтет ее самоубийством и непростительным грехом. Он решит, будто вышло все это случайно. Поэтому у нас считают, что Мелисента сохранила надежду спасти свою душу. Латинские же франки полагают, будто она погубила себя навеки.
Могилу Мелисенты иногда показывают бедуины — они закопали ее бренные останки на краю оазиса, там, где чернота плодородной земли еще пятнает золотые пески. Это небольшая груда камней, наваленных как попало. Могила кажется заброшенной, однако это не так.
Один стихотворец из Дамаска, которого я знала в детстве, часто сиживал на этой могиле и разговаривал с одной халилей. Эта халиля, или демон, подслушивала разговоры небожителей и потом пересказывала их тому поэту, а он слагал стихи. Он утверждал, будто халиля и была Мелюзиной, королевой франков, которая сожгла себя заживо. Впрочем, он был не в своем уме, и мало кто ему верил. Теперь он уже умер.
Вернемся к смерти королевы Мелисенты. Все были настолько ошеломлены, что поначалу растерялись. Потом шейх плюнул, не боясь потревожить джинна, и выругал истеричную бабу.
И в этот миг явился гонец из Дамаска — ибо мой отец мгновенно вызнал, что Мелисента находится в руках бедуинов и прислал за нею своего человека. Он думал отрезать королеве язык и держать ее у себя, тем самым обезопасив. Впрочем, предполагал он, возможно, у нее хватит здравого смысла действовать с ним заодно. Но в любом случае, он вовсе не желал оставлять ее в рабстве у бедуинов. Но гонец из Дамаска застал лишь обугленный труп…
А душа королевы стояла тут же, никем не замеченная, и в растерянности глядела на совершенное ею. И поначалу никак было ей не отлепиться от тех людей, которых оставила она по собственной воле. Видела она, как несколько воинов решили перейти в ислам и были немедленно освобождены. Видела, как бедуины разбирают плененых женщин, делая их своими наложницами. Смотрела, как посылают в Европу гонца для сбора денег на выкуп христиан-пленников. Среди тех, кто пожелал выкупиться, была и Агнес. Впрочем, ее судьба королеву не беспокоила — такая красивая и находчивая девица вряд ли пропадет, даже окажись она в самом плачевном рабстве.
///Самое забавное, что искомую сумму в 60 талеров, по 20 за человека, Агнес, Райан и одна благородная
Телохранитель королевы отказался принять ислам и оттого его, заковав в оковы, погнали в Дамиетту и там выставили на продажу. Чудно! За то, что знал он несколько языков, — а какой наемник не знает хотя бы пяток языков? — продали его за пятнадцать талеров, ибо сочли толмачом и оценили высоко. Мелисента пошла за ним в Дамиетту. И видела она, как сажают его, скованного, в зиндан, как просит он дать ему воды и как отказывают ему в этом.
И печально было ей, потому что не могла она помочь своим людям, и не нужна была им больше, и надлежало ей уходить, ибо время ее на земле истекло.
И долго еще медлила она в Дамиетте, оставаясь возле зиндана, где томился тот, кто помог ей умереть.
А затем решилась и шагнула на темную, влажную дорогу, ведущую на тот свет.
И очутилась там, где была уже однажды, когда провожала душу Евангелины. Все показалось Мелисенте знакомым — и белые цветы, и неземная тишина, сразу обрубившая все суетные земные звуки, и немолчное пение воды, бегущей между больших плоских камней… Только теперь брела душа Мелисенты медленно, обремененная великим множеством грехов. И страшно, и тяжко было ей идти, и все же продвигалась она вперед, к раю, ибо пути назад, в мир живых, для нее больше не было.
И молиться не смела она, но лишь уповала на милосердие Творца, Который, по мнению Мелисенты, Великий Волюнтарист и творит всегда добро там, где по справедливости надлежало бы карать. И полагала Мелисента себя достойной наихудшей казни. Но не страх наказания тяготил ее, но мысль о том, что огорчила она Творца и ныне предстоит ей взглянуть в Его глаза и сознаться во всем… и увидеть Его печаль по замаранной ее душе.
Так шла она, погруженная в скорбь, а река пела и утешала. И вот показался впереди узкий мост, а на другом берегу реки сидел ангел и черпал воду из реки в прозрачные сосуды.
Мелисента ступила на плоские камни. Холодная вода обвила ее ступни. Шаг, другой… И вот река позади.
И остановилась Мелисента перед ангелом, опустив голову и ожидая вопрошания и гнева.
И сказал ей ангел, не пожелав справиться о том, грешник явился к нему или праведник:
— Возьми эти сосуды и отнеси их наверх.
Услышав эти простые слова, Мелисента разрыдалась. Ибо яснее любого прощения говорили они о том, что она — принята. А в раю готова была Мелисента выполнять самую грязную, самую тяжелую работу, лишь бы позволили ей пройти по залитому солнцем лугу, к горящим кострам.
Итак, взяла она сосуды и двинулась, босая, по золотисто-зеленому лугу, и сияние обступило ее, и тишина обняла ее.
Так ушла королева Мелисента Иерусалимская, совершившая немало грехов против человеков, но никогда не усомнявшаяся в своем Господе.
И за это простились ей прочие грехи.
Я так и не узнала, была ли Мелисента моей матерью. Жены и наложницы моего отца, мои служанки и няньки — никто никогда не обмолвился об этом ни словом. У меня светлые глаза, и кое-кто из стариков говорил мне, будто я похожа на Мелисенту. Впрочем, все это может быть бездельным вымыслом досужих стихоплетов.