Подменный князь. Дилогия
Шрифт:
Потом Алеша очень жалел о том, что ответил отказом старому епископу. Не потому, что передумал и захотел стать священнослужителем, а по другой причине.
Этой ночью Анастат умер в своей постели.
Его нашли мертвым утром, когда служанка пришла будить хозяина. Старый епископ лежал спокойно, смиренно и молитвенно сложив руки на груди. Его лицо выражало полное удовлетворение.
В таких случаях говорят: «Хорошо, что не мучился. Хорошая смерть».
А я стоял над мертвым телом и думал о том, что Николай Константинович Апачиди вовсе не умер, а вернулся в 1890 год, откуда был в свое время взят.
Я думал об этом напряженно, потому что это же самым непосредственным образом относилось и ко мне. А что станет со мной, когда я тоже исполню свою миссию? Я умру? Но это значит, что я вернусь назад…
Отсюда вытекали два вопроса. Первый вопрос — когда неведомое Нечто сочтет, что моя миссия в этом мире выполнена? И второй, оказавшийся куда более интересным: а хочу ли я возвращаться назад?
Вот этого я от себя не ожидал. Еще недавно я с замиранием сердца и отчаянием думал о том, что никогда, никогда мне не удастся вернуться назад, в свою жизнь, в Москву двадцать первого века. Я думал, что это невозможно.
Но сейчас я уже знал, что это возможно. Во сне Анастату сообщили о том, что он будет депортирован, а теперь, спустя всего пару дней, он умер. Мне было ясно, что означает эта внезапная тихая смерть в своей постели. Это означало переход.
Такое же возможно и со мной, теперь я получил этому подтверждение. Труп Анастата служил тому доказательством.
И что же? Хочу ли я этого так же, как прежде?
Вернуться в Москву, вновь работать врачом на «Скорой». Ездить на отдых в Турцию, со временем купить подержанный, но вполне исправный «Форд». Жениться на фельдшерице, с которой познакомлюсь когда-нибудь на работе. Или на докторше-терапевте. Она будет маленькая, голубоглазая. Я познакомлюсь с ее родителями, мы вместе будем ездить на дачу…
Там теплые сортиры, электричество, телевизор и Интернет. До старости я буду наслаждаться комфортом и удобствами. До старости буду встречать Новый год в тапочках, с коньяком и новогодним поздравлением Путина российскому народу.
Я стоял над массивной деревянной кроватью, на которой лежало тело старенького епископа, и думал. Но что тут можно было думать? От меня не зависело ничего…
Киев встречал нас ликованием. Не успели струги причалить к деревянной пристани, как весь город высыпал нам навстречу. Здесь были все: местные жители, иностранные купцы, бояре и челядь. Войско князя Владимира возвращалось с великой победой.
Когда мы вернулись из неудачного похода на Булгар, жители все равно радовались: сыновья, братья и отцы вернулись живыми — это уже хорошо. Но сейчас триумф был полный.
Не только успешно взята крепость Корсунь, но привезена огромная добыча. Скарб наших дружинников ломился от золота и серебра, вывезенного из ограбленной дочиста Корсуни.
Как тут не кричать славу великому князю?
А было ведь еще и моральное удовлетворение. Князь Владимир женится на принцессе из Константинополя, на сестре самого императора Византии. Такой брак, еще недавно казавшийся немыслимым, стал вдруг возможен. Этим тоже гордились. Прекрасно понимая, что союз с Византией возможен только в одном случае — крещения Руси.
Это людей смущало. Слишком долго и упорно верили в то, что стать христианином — это значит предать своих старых богов, а это значит — предать родину, заветы отцов, старинный уклад и правила жизни. Это измена!
А тут христианином стал сам князь. Тут уж ничего не скажешь, но примириться с таким непросто.
Из Херсонеса с нами отправились в Киев четыре греческих священника и восемь диаконов — я сам попросил об этом. Они должны были крестить народ киевский и других земель.
Когда я сошел со струга под руку с Любавой, которая по этому случаю нарядилась в парадные одежды византийской принцессы, перед нами на берег сошла процессия священнослужителей. Все они были одеты в черное, в рясах и клобуках, с хоругвями и иконами в руках. С пением «Спаси, Господи, люди Твоя», они двинулись вперед, вверх по склону к центру города. За ними — мы с Любавой и остальные ближние дружинники — обитатели терема.
Шедший рядом с нами Алеша Попович подтягивал пению священников, и мы с Любавой старались так же. Сзади нас слышалось зычное пение Добрыни Никитича:
— Спаси, Господи, люди Твоя и благослови все достояние Твое…
Впервые христианское песнопение так свободно, привольно раздавалось над просторами Днепра, на русской земле. Оно звучало громко, настойчиво, как призыв к новой жизни. Звучало как знак того, что прошлое ушло и не вернется. Что славить Господа Христа можно отныне открыто, потому что кругом неизбежно торжествуют добро и любовь. И время старых богов закончилось — наступила их гибель.
На княжеском дворе дымились костры, на которых женщины готовили праздничное угощение. Здесь же были привязаны несколько коз и овец, предназначенных для благодарственного жертвоприношения богам.
— Этого больше не будет, — сказал я, едва увидел жрецов в их кожаных одеждах, с ритуальными ножами, висящими на поясе. — Великий киевский князь больше не станет служить ложным богам. Мы построим храм Божий и там будем славить Господа Спасителя. Уберите жертвы.
Но все оказалось не так просто. Мне предстояло пережить еще одно испытание.
— Нет, князь, — твердо произнес воевода Свенельд, внезапно заступив мне дорогу и встав прямо напротив. — Ты стал христианином и не спросил нас. Ты не подумал о том, что не все в Киеве стали предателями. Не все согласны служить твоему Христу. И ты еще хочешь запретить нам принести жертвы богам. Богам, которые даровали нам столько побед!
Свенельд сказал все это громко, не таясь, и видно было, что он взбешен. Видимо, он долго сдерживался, но теперь моя слишком решительная выходка окончательно вывела его из себя — воевода потерял самообладание.
Вообще я убежден в том, что люди должны постоянно учиться друг у друга. У всякого человека можно поучиться чему-то хорошему. У Свенельда я мог бы поучиться выдержке. Надо отдать ему должное — он терпел очень долго. Вероятно, по его понятиям — бесконечно долго.
Ведь Свенельд прекрасно помнил Любаву и дал мне это понять. Но он не вмешался, ни словом не обмолвился никому о том, что «принцесса Анна» — никакая не принцесса, а бывшая рабыня, а до этого ключница покойного полоцкого князя. Свенельд не вмешался в мою затею жениться на Любаве.