Подметный манифест
Шрифт:
– Не обначит масу Каин.
Степан, прислушиваясь, не сразу понял эти слова. Кое-чему архаровцы его уже обучили. Гомырой мазы и шуры называли водку, талыгаями - военных людей. Кто таков пулец пельмистый - Степан не понял, но сказал Архаров эти слова явно в похвалу. Облопаться - значило попасться на горячем. Обначить - как будто обмануть…
А коли судить по лицам да по голосам - Архаров с Герасимом поладили.
Обер-полицмейстер пошел из «Негасимки» прочь, Степан молча вышел следом.
– Видал, Канзафаров? До чего ж хитрый бес, - пожаловался Архаров.
– Бухарника-то он нам сдаст, коли обещал, да и затаится. Ни нам, ни Каину служить не станет, пока не разберется, что к чему.
– Бухарник, ваша милость, из того же наречия?
– спросил Канзафаров.
– Откуда ж еще? Посудина, из коей водку либо пиво пьют. Тот еще, видать, трезвенник…
Степан улыбнулся шутке, а вот Архарову было не до смеха.
Он шел мимо кладбищенской ограды, время было вечернее, тихое, но тишина не радовала, не радовал теплый летний вечер. Душа уловила летящий издалека сигнал тревоги - что с архаровской-то обычной подозрительностью было и немудрено. Даром что военные реляции были сплошь победными… Присутствие Каина в Москве и заплетаемые им интриги свидетельствовали - война не окончена.
Каких же неприятностей теперь ждать?
Архаров полагал, что неприятности будут откуда-то извне, с разных сторон, однако рухнули они на него сверху.
Он сидел в кабинете, слушая доклад Шварца. Тот подробно повествовал, как немец (из нижнего подвала его перетащили в чистую каморку) по буквам составил фамилию, над которой чуть ли не полдня трудился: Лилиенштерн.
– Кто таков?
– тут же спросил Архаров, и Шварц начал было объяснять, каким путем надеется отыскать носителя сей превосходной фамилии, но тут прибыл человек от князя Волконского с запиской. Князь срочно требовал к себе господина обер-полицмейстера. Пришлось ехать.
К некоторому удивлению Архарова, князь встретил его в гостиной один - княгиня с княжной даже не вышли.
– Угодно вам проследовать в кабинет?
– хмуро спросил князь.
Обращение было неожиданным - не «ты, сударь», не «Николай Петрович», а словно Волконский вынужден принимать у себя неприятеля.
Архаров вошел вслед за хозяином, не показывая тревоги. А основания для нее были - Волконский, жестом заставив лакея попятиться, сам закрыл дверь и не предложил сесть. Сам тоже остался стоять.
– Дошло до меня, что вы, господин Архаров, странствуете по домам почтенных людей, предлагая им стать полицейскими доносителями, - сразу и прямо объявил князь.
Архаров не ответил - ждал, не прозвучит ли еще чего важного.
– Стало быть, правда… Я не спрашиваю, как вы до этого додумались, я прямо запрещаю вам подобное безобразие. Тут же поезжайте и принесите оскорбленным вами господам свои извинения, - приказал князь.
Архаров молчал.
– Вам Бог весть что мерещится! Вы за призраками уж гоняться стали! Как еще вы меня не догадались нанять в осведомители?! Господи Иисусе, благородным господам предлагать доносительство… Я полагал, от стыда сгорю, когда мне про сей ваш демарш доложили.
И на это Архаров тоже ничего не ответил.
Хотя мог бы напомнить, что сии благородные господа выбраны им неспроста, но потому, что их долговые обязательства были в свое время отняты у французских шулеров, и роль благородных господ в деятельности притона все еще представляется полиции весьма сомнительной.
– Чего ожидали вы услышать от этих господ, сударь? Что московское дворянство на стороне самозванца, коего уже давно в башкинских степях разгромили? Когда еще были реляции, что ему под Троицкой окончательное поражение нанесли! А вам все неймется! Более заняться нечем? Пьяны вы были, когда додумались до такого вздора?! Или разума вовсе лишились? Ступайте и уладьте это дело миром.
Архаров поклонился и вышел.
Иного от князя ждать не приходилось - когда можно было по горячим следам добраться до благородных господ, бывших пособниками шулеров, он распорядился оставить их в покое - отчего пришлось упустить и князя Горелова, и молодого графа Михайлу Ховрина, а вместе с ними - и кавалера де Берни, коему они наверняка помогли скрыться и из притона в Кожевниках, и из Москвы, а статочно - и из России.
Неудивительно, что кто-то из господ, видевших у Архарова в руках свои расписки, сперва струхнул и обещал содействие, а потом, вспомнив, что за него непременно вступится московский градоначальник, завизжал от возмущения и понесся по родне жаловаться на спятившего обер-полицмейстера.
Архаров приказал везти себя обратно на Лубянку.
Сдаваться он не собирался. Вот именно теперь он точно знал, что тревога не напрасна. Тот, у кого совесть нечиста, и додумался жаловаться князю Волконскому, упреждая события. Прочие пошумели бы да перестали… хотя от Москвы всего можно ожидать…
Вот она, Москва… Коли угодно, можно задернуть занавески и не видеть ее из экипажа. Но она-то видит эту дорогую карету, знает - вон поехал обер-полицмейстер, который всюду разослал своих соглядатаев и доносителей, уж лишнего слова не скажи… И кабы всякое слово обретало плоть, то карета, и версты не проехав, была бы облеплена толстым слоем дерьма.
О том, что он совершил ошибку, Архаров и помыслить не желал. Ошибка между тем уже обрисовалась четко - карточный долг, пусть даже игра велась в притоне, считался долгом чести, и потому был плохим поводом для вербовки в доносители… тем более - столь общирной вербовки… нетрудно же было догадаться, что кто-то один опомнится…
На Лубянке он спева заперся было в кабинете - потом понял, что от такого сидения на душе легче не станет. Ездить с извинениями он, понятное дело, не собирался. Наконец призвал канцеляриста и, сверяясь с бумажками в коричневых конвертах, продиктовал список причастных к притону господ. Кто-то из них мог быть близок сейчас к очагу опасного возмущения… к князю Горелову?…
Некая смутная мысль стала было оформляться в голове - да развеялась.
Архаров прикинул - коли князь Волконский не остынет, то дня через два-три он полюбопытствует, были ли принесены достойные извинения. Обнаружив непослушание обер-полицмейстера, князь будет сильно недоволен. Стало быть, придется прятаться… Москвичам-то хорошо - они в таких случаях отсиживаются в своих подмосковных! А как быть бедному обер-полицмейстеру, обремененному прорвой забот? Где прятаться? У Герасима в «Негасимке»?