Подметный манифест
Шрифт:
– Ни на единого не похож!
– выпалил тот.
– И в Санкт-Петербурге многие говорят, что государыня родила дочку, а покойной государыне Елизавете Петровне для престолонаследия нужно было дитя мужеска полу, вот и подменили, привезли чухонского парнишечку. А девочку отдали на воспитание надежным людям. Ты глянь… - Левушка быстро достал висевший на груди портрет, - глянь, говорю, она же с лица на государыню походит…
Архаров смотреть на портрет Вареньки наотрез отказался.
– Будет врать-то… - безнадежно сказал он.
– И родились они примерно в одно время, наследник-цесаревич и девица Пухова, - добавил Левушка.
– Он - в конце сентября, а ее в начале декабря лишь крестили. Выждали время, словно бы следы заметая. Хочешь - верь, а хочешь - нет.
– Это лишь домыслы бабьи. Что еще?
– Вот и не домыслы - девица Пухова была доставлена в Воскресенскую обитель, в Воспитательное общество, неведомо откуда. Но тогда дело только начиналось, и брали туда девиц без разбора, лишь бы из природного дворянства. Но долго она там не пробыла по слабости здоровья - и тогда лишь ее увезла госпожа Шестунова… Я к тому клоню, что неведомо, с какими бумагами она туда попала, а забрали ее уже как девицу Пухову.
Архаров отошел к окну.
Петербургские сплетни были таковы, что волосы дыбом вставали. Но что покойный государь прямо говорил: сын-де не от него, Архаров знал доподлинно. Он и еще одну околесицу слышал: что покойная Елизавета Петровна подменила дитя престолонаследника собственным своим от Разумовского или кого иного рожденным младенцем.
История о том, что Варенька Пухова на самом деле - дочь государыни, была не лучше и не хуже прочих измышлений. Но коли так - она была формально и дочерью Петра Федоровича. Этого только недоставало…
Привезенная Левушкой новость объясняла суету князя Горелова вокруг Вареньки. Объясняла она также, кто хочет видеть девушку при дворе уже в княжеском достоинстве. Все увязывалось в единый узелок… но поменьше бы таких узелков!…
– Мать честная, Богородица лесная, так к кому же она побежала?
– вот такой вопрос задал себе Архаров, а Левушка посмотрел на него с недоумением.
– Ты еще не знаешь, Тучков. Федька понемногу в себя приходит. Успел доложить - девица Пухова успела ему сказать, что спрячется у некой матери, своей ли, чужой ли - он не понял. Кого ж она матерью-то считает?…
– Федька!
– воскликнул Левушка.
– Ну что я за вертопрах! К Федьке не заглянул!
И побежал из кабинета прочь - туда, где в небольшой комнатушке кое-как выздоравливал архаровец Федор Савин.
– Стой, стой! Спит он!
– кричал вслед Архаров. Но Левушка уже расспрашивал Никодимку, увлекая его за собой, уже несся по лестнице вниз - через три ступеньки, уже проснулся на ночь глядя!
Он ворвался к Федьке, увидел, что раненый не спит, сидит в подушках, а прачка Авдотья кормит его оладьями, и завопил восторженно:
– Федя, как ты, что ты?!…
– Господин Тучков!
– с набитым ртом отвечал Федька.
– Ну что, как, говорить можешь, встаешь, когда выходить станешь, что Матвей Ильич говорит?
– единым духом выпалил Левушка.
– А то и говорит, батюшка барин, чтобы болящего зря не беспокоить, - вместо Федьки ответила Авдотья.
– Ступайте с Богом, а я за ним приберу да и спать его уложу. Так, Феденька?
– Я на два слова только! Федя, ты вот господину Архарову рассказывал, как из-за Вареньки… из-за девицы Пуховой в драку полез…
– Когда?
– спросил Федька. Он за собой таких подвигов не помнил.
– Когда?
– Левушка обернулся, зная, что Архаров пошел за ним следом и вот-вот появится. И замер, приоткрыв рот.
Архаров встал в дверях и кивнул Федьке.
– Пошла вон, - сказал он Авдотье.
– Потом придешь.
И, когда прачка, возведенная в ранг сиделки, выскочила, обер-полицмейстер сам прикрыл дверь и сел на Федькину постель.
– Говорить-то можешь?
– полюбопытствовал он.
– К какой такой матери убежала девица Пухова?
– К матери? Ваша милость… отчего же к матери?…
– Сам сказал, когда опомнился. Ну-ка, соберись с силами.
– Я такого сказать не мог!
– твердо объявил Федька.
– Это уж было бы прямое вранье!
– Ну а к кому она тогда побежала?
Федька, похоже, действительно не помнил, что в горячке рассказал Архарову.
– Позови-ка, Тучков, Меркурия Ивановича. Он, коли не лег, песни поет, - распорядился Архаров, и точно - Левушка, отправившись на поиски, нашел домоправителя по звукам скрипки, на коей он пытался себе аккомпанировать, разучивая премилую песенку господина Попова «Полюбя тебя, смущаюсь».
Меркурий Иванович пришел, выслушал вопрос и дал точный ответ:
– Ты, Федя, по-французски выразиться изволил - она-де к «маман» побежала.
– Точно, - согласился Архаров.
– Ну, давай еще вспоминай… Какая такая маман у нее в Москве…
Федька честно задумался.
– Стой!
– вдруг приказал ему Левушка.
– Николаша, я понял! Монастырки так начальницу зовут! У меня сестрица Мавруша в Воспитательном обществе в монастырках - у них так заведено! Не «сударыня», не по имени-отчеству, а именно по-французски - «маман». С того повелось, что государыня велела туда сироток брать, так пусть бы сия дама им мать заменяла… А она же в Воспитательном обществе побывать успела! Монастырка!
– Начальница, говоришь?
– переспросил Архаров.
– Слушай, Тучков, а ведь есть у нас такая начальница! Но тут Шварца спрашивать надобно. Он мне про эту даму что-то толковал.
И одновременно вспомнилось вранье старой княжны о том, что Варенька-де в столице и замужем. Уже тогда замаячил призрак некой особы женского пола, стоящей за этим делом, прямо тут, в Москве…
– Так пошли за Шварцем!
Архаров бы и послал, но сверху, из второго жилья, послышался бой больших стоячих часов. Оказалось - наступила полночь. Время было для совещаний уже неподходящее - все разошлись спать, наутро же Шварц действительно внес ясность в это дело.