Подметный манифест
Шрифт:
– Княжна Долгорукова, господа, точно была начальницей Воспитательного общества, но подала в отставку и перебралась в Москву. Якобы нездоровье ей помехой стало, а как на самом деле - не мне судить. А была она сперва камер-фрейлиной, потом статс-дамой, немалую роль в свете играла.
– Ты все знаешь, черная душа, может, скажешь еще, когда сия особа Москву собой осчастливила?
– спросил Архаров.
– Да и когда у старой княжны воспитанница завелась, узнать не вредно.
– Про то сразу не скажу, надобно человечка одного спросить, а он у своих верных людей узнает.
– К обеду доложишь.
Шварц несколько встревожился - он не понимал, к чему такая спешка. Но Архаров шутить не любил - и Шварц ушел с Лубянки часа этак на полтора.
– Неужто у тебя не найдется приличного повода поехать к этой госпоже Долгоруковой?
– спросил Левушка.
– Неужели непременно сперва надобно совместить ее службу в воспитательном обществе и Варенькино появление в доме старой княжны? И так же ясно!
– Повод есть, - согласился Архаров.
– Она важную бумагу утеряла, коли угодно - сам ей ту бумагу отвезу. Называется документ - манифест государя Петра Федоровича…
– Кто, княжна Долгорукова?…
– Так этих манифестов в Москве теперь - что грязи. Я чай, не у нее одной - у всех бояр сии крамольные глупости имеются. Вот тоже игрушку себе сыскали, будь они неладны… Хорошо, что ты приехал. Ты как-то умеешь с этими старухами любезничать, у меня не выходит.
– Меня скоро из полка выгонят. Только-только из отпуска вернулся, так опять ускакал.
– Про это мы князю Волконскому скажем, он уладит. А вот что… Захар, Тимофей, Ушаков, Степан! Кто там есть?!
В кабинет сунулся один лишь Максимка-попович.
– Заходи. Глянь, Тучков, что за красавец детинушка! Девки проходу не дают.
Максимка смутился. Так оно и было. И при наружном наблюдении, коему он был обучен, приносило некоторый вред - уже не он кого-то высматривал, а его самого высматривали и запоминали.
– Надобно узнать, не поселилась ли в доме княжны Долгоруковой некая девица, - сказал Архаров.
– Приметы… Тучков!
Левушка снял с шеи ленту, на которой висел Варенькин портрет.
– Потеряешь - уши оборву, - пригрозил он Максимке.
Максимка вгляделся в портрет и попытался было вернуть его.
– Нет, забирай, потом вернешь. А что, Тучков, не желаешь ли прокатиться? Я велел Фетиду, Агатку и Фирса привести.
– У меня до сих пор задница не отошла.
– Ладно, кого другого с собой в Лефортово прихвачу.
– В Лефортово?
Левушка вспомнил чумную осень, вспомнил страшный пожар, едва не сгубивший врачей, вспомнил и себя - девятнадцатилетнего, одновременно перепуганного моровым поветрием и готового к любым схваткам не на жизнь а на смерть.
– Ну, коли ненадолго… - с сомнением, впрочем, произнес он.
– На часок-другой, там более делать нечего.
Им подали невысокую рыжую Фетиду, любимицу Архарова, темно-карего Агата, а на Фирса сел конюх Григорий.
Первое, что решил для себя Архаров, когда выбирались из Китай-города и торчали у Покровских ворот, ожидая, пока телеги и кареты, забившие проезд, будут хоть как-то раздвинуты, - почаще следует выезжать верхом и видеть вверенный ему город не только из каретного окна. В карете все больше думаешь, погружаешься в размышления, а в седле не больно-то поразмышляешь. Оно тому совершенно не способствует, опять же - после каретного расслабляющего бытия весьма трудно возвращаться к красивой гвардейской посадке, и в молодости ему не больно-то дававшейся…
Бывая у Волконского, Архаров слышал, как продвигается постройка нового дворца на месте сгоревшего, встречал также и архитектора Василия Ивановича Баженова, который не только дворец в Лефортове возводил, но и минувшим летом заложил основы нового дворца в Кремле. Теперь на пожарище уж год как строилось каменное здание, предполагаемой ценой в четыре миллиона рублей серебром. Назывался новый дворец Екатерининским - и Волконский прозорливо говорил, что не напрасно его тут поставили - сдается, государыня вскоре в Москву пожалует и надолго тут останется.
Полюбовавшись огромным зданием, поехали к Военному госпиталю - он тут, как объяснил Григорий, спокон веку стоит, огонь его не берет, там что-то могут знать о бывшем дворцовом смотрителе Афанасии Федорове.
И точно - дядя Афанасий нашелся. Там его и приютили, хотя с некоторой опаской - коли дворец, им охраняемый, столько раз горел, так не вышло бы новой беды…
Старик не сразу признал во всадниках своих давних знакомцев. Он помнил преображенцев - а тут явились к нему вельможа, сверкающий золотым галуном (Архаров как сидел в кабинете, поражая посетителей двухвершковой шириной этого галуна, так и на Фетиду взгромоздился) и молодой вертопрах в невзрачном кафтанишке (Левушка, наоборот, оделся в дорогу попроще, зная, что предстоит бешеная скачка).
– Ахти мне, сударики мои!
– наконец обрадовался он.
– Вспомнили, навестили!
– Ты нам, дядя, по одному дельцу надобен, - сказал Архаров.
– Ты про здешние места все знаешь - а театр на Яузе тебе тоже знаком?
– Оперный дом, - подсказал Левушка.
– А как же! Его не просто так поставили - а когда государыня Елизавета Петровна короноваться тут изволила. На итальянском языке представляли, балет был дан знатный, назывался - «Радость народа», и точно была радость… И как нынешняя государыня короновалась - тоже всю зиму были увеселения. А теперь вот стоит заброшенный.
– Дядя Афанасий, а не хочешь с нами до театра прогуляться?
– спросил Левушка.
– Гриша, уступи ему Фирса.
– Да я так, мне пешком привычнее…
Старый смотритель привел всадников к деревянному зданию - довольно большому, в три жилья, в девять окон по фасаду, с высокой крышей, что означало огромный чердак.
– Вон там парадный подъезд, - показал он, - даже большой экипаж удобно подъедет, а сзади - парк, где гулять, и по нему можно до дворца дойти. А что тут еще показывать, я и не ведаю.