Подметный манифест
Шрифт:
Поэтому обер-полицмейстер и не двигался с места, пока не возник Левушка, не взял его за рукав и не потащил за собой.
– Пошли, сударь, - шепнул Архаров недорослю.
– Ужо выберемся из сего вертепа - будет тебе сатисфакция.
Оказалось, в двух шагах были какие-то изрядно пыльные драпировки. Левушка раздвинул их и пропустил Архарова к образовавшейся узкой щели. Они оказались в полной темноте, но зал обер-полицмейстеру был виден прекрасно.
Как он и ожидал, в ложах сидели московские бояре - языкастые старухи, сановные и всем светом недовольные старики. Он уже мог бы назвать их поименно - мужчин по крайней мере, потому что дамы, собравшись в театр, замазали свои морщины белилами до лаковой гладкости и стали неузнаваемы даже вблизи.
В креслах же Архаров обнаружил довольно молодую публику мужского пола - иной был в мундире, иной - в простом кафтане. Этих он припомнить не мог.
– Глянь-ка, Тучков, что за господинчики?
– Черт их знает… Николаша, вон, вон, справа - Куракина… Ишь ты, сколько их съехалось…
– Ага…
– Шварца, жаль, с собой не взяли, то-то бы повеселился… Сделал бы пальцем вот этак и произнес: сии есть обиженные армейские поручики…
– Николаша, точно - армейцы, Московский легион… шнуры черно-желтые, видишь?…
– Стало быть, тут в зале одних лишь староверов недостает…
– Ты о чем?
– Шварц четыре вражьих колонны называл - бояре, поручики обиженные, фабричные да староверы.
– Фабричных тут нет.
– Ты почем знаешь? А староверов нет точно - им о театре и думать-то - смертный грех. Им все грех - и музыку слушать, и волосы пудрить… Ч-черт!…
– Николаша!… - зашипел Левушка.
– Недоросль где?
Вельяминова поблизости не было. Очевидно, понял, что сатисфакции тут не дождешься, да и вспомнил, что пребывает в плену…
– Вот петиметр чертов!…
– Николаша, ч-ш-ш-ш…
Вельяминов от обиды мог рассказать князю Горелову, кто засел за театральными декорациями. А коли вспомнить, что в театре полно вооруженных мужчин… ох…
Горелову, затеявшему опасную игру, возбужденному до крайности, ничего не стоит сорваться, отдать приказ - и вылавливай потом полиция в Яузе тело полковника Архарова, и при нем - тело поручика Тучкова.
Левушка завертелся, выглядывая в какие-то щели, пока Архаров не схватил его за руку.
– Ты слышал?
– спросил обер-полицмейстер.
– Вот, еще.
Где-то очень далеко стреляли.
– Черт знает что, - прошептал Левушка.
– Наши, что ли?
– Нет, наш знак - сдвоенный выстрел. Мне это не нравится…
Левушка спохватился первым.
– Сюда, сюда… - шептал он, затаскивая друга в какую-то узкую и мрачную щель.
– Здесь не сышут…
Архаров протиснулся лишь потому, что стена справа оказалась натянутой холстиной.
– Начинаем!
– совсем рядом негромко сказал князь Горелов-копыто.
– Начинаем. Ну, Господи благослови…
Раздались три удара палкой в пол - как издавна водилось на театре в подражание французской Комеди Франсез. Публика сей сигнал превосходно знала и изготовилась глядеть и слушать.
– Это как же?
– удивился Левушка.
– Они хотят играть - а Ксения где же? Без Ксении?…
– Молчи…
За холстиной раздались шаги - двое мужчин шли друг другу навстречу. И в полной тишине они заговорили стихами.
Архаров сумароковской трагедии не читал. Он ее даже толком не слушал, положившись сперва на Сашу, потом на Левушку. Потому он и не заметил, что явные глупости были драматургом убраны, Самозванец Димитрий в беседе с приятелем своим Парменом уж не честил сам себя злодеем, варваром и кровопийцей. Но тем заметнее стали те слова, что намекали на сходство с самозванкой на российском троне.
– Российский я народ с престола презираю и власть тиранскую неволей простираю!
– царственно гудел актер, десять минут назад валявшийся в ногах у Горелова.
– Возможно ли добром мне править в той стране, котора, видит Бог, всего противней мне?
Публика зааплодировала, господа в креслах застучали об пол каблуками.
– Ах ты скотина… - прямо в архаровское ухо прошептал возмущенный Левушка.
Пармен попытался как-то угомонить Димитрия, но нарвался на новость: тот преспокойно объявил, что собирается отравить свою законную супругу, а затем отнять у князя Георгия невесту его, Ксению, дочь боярина Шуйского.
– Так это что же? Они ее изловили?
– Левушка был в совершеннейшем отчаянии.
Спектакль продолжался, Архаров слушал вполуха, и единственным ему утешением служила рукоять пистолета. Он положил себе держаться до последнего, но коли Горелов затеет какое-то скверное дурачество - стрелять в него без размышлений. А дурачество уже созрело… Архаров всей кожей ощущал это и никак не мог справиться с ознобом…
– Как полагаешь, где наши?
– спросил он у Левушки.
– Уже должны бы прискакать… а вот знака нет…
Тем временем за расписной холстиной на сцене явился страженачальник, поразивший Левушку нечеловеческими интонациями. А кабы выглянуть и увидеть - то поручик Тучков, особа весьма смешливая, долго бы корчился, зажимая рот рукой. Страженачальник был в короткой кирасе, в узких портках, в белых чулках и башмаках с модными французскими пряжками, поперек кирасы имел широченную красную перевязь с мечом, волочившимся по земле, на правом плече у него была застегнута епанча - прямое подобие тех, в коих иконописцы изображают святых благоверных князей и страстотерпцев Бориса и Глеба. Но все сие великолепие венчал головной убор, шляпа не шляпа, шлем не шлем, изумленному зрителю был виден лишь блестящий ободок на лбу героя, и далее торчали на пол-аршина вверх короткие курчавые перья, белые и красные.
Сей затейливый страженачальник никого в публике, впрочем, своим нарядом не ошарашил - ясно же всякому, что при древних русских князьях французских кафтанов с галуном не нашивали, может, и впрямь таскали на голове решето с перьями строфокамила, он же - штраус, кто их разберет…
Он исправно доложил душегубцу Димитрию, что народ смущен и знает правду о его злодеяниях. Когда бы к любому из ранее живших, да и теперь живущих владык заявился подчиненный с такими рацеями - в лучшем случае он угодил бы в приют для умалишенных. Сумароковскому же Самозванцу словно бы доставляло особое удовольствие слушать про свои пакости. Затем слово опять взял Дмитриев приятель.