Подозреваемые
Шрифт:
— «Va'ffa'n'culo» [3] .
— Что ты сказал?
— Сказал, что мне захотелось капикола. Это итальянское блюдо, которое делают из салями и мортаделлы. Обычно его едят с белым хлебом и майонезом.
Он ушел, а заместитель начальника управления так и остался стоять, в бешенстве колотя себя кулаками по ляжкам.
Начальник следственного отдела Альфред Голдберг появился через полчаса после прихода Маккензи в сопровождении обычной свиты из «дворцовой
3
Пошел в задницу (ит.).
Фейбл и остальные из 19-го побежали к нему доложить о результатах расследования.
Скэнлон жестом велел своим детективам потихоньку исчезнуть. Глядя, как девять детективов спускаются по лестнице, Скэнлон заметил, что Колон наклонился к Хиггинс и что-то шепнул. В ответ она ударила его локтем в ребра.
Маккензи подбежал к Скэнлону.
— Почему бы тебе не испариться до того, как Голдберг увидит тебя? Иначе он будет расспрашивать тебя о Галлахере. А комиссару вряд ли понравится то, что ты ему ответишь.
— Отличный стиль командования управлением полиции! — воскликнул Скэнлон, подходя к лестнице.
— Эй, Скэнлон, я хочу поговорить с вами, — раздался голос Голдберга, стоявшего в окружении детективов.
Скэнлон вздохнул и направился к начальнику.
— Подождите, я сам к вам подойду! — крикнул Голдберг, отпуская остальных взмахом руки.
Скэнлон оперся протезом на люк и стал ждать. По пути Голдберг несколько раз останавливался, чтобы спросить о чем-то криминалистов. Скэнлон обратил внимание, что, говоря, Голдберг цедил слова уголком рта. Он очень старался создать образ крутого парня, но на Службе слыл человеком с короткими руками и глубокими карманами. Все знали, что модные костюмы достаются ему по дешевке от друзей, торговцев готовым платьем.
Он уступал ростом большинству своих ровесников и пытался возместить этот недостаток тем, что носил высокие каблуки и курил громадные сигары. Ему было пятьдесят с небольшим. Красивые волосы были прилизаны. Он посещал только самые лучшие парикмахерские города, и ему всегда трудно было объяснять хозяевам салонов, что счета следует присылать в полицейское управление. Счета туда никогда не поступали, и Голдбергу не приходило в голову поинтересоваться почему.
Подойдя, Голдберг вытащил сигару изо рта.
— Не вижу вашего друга, Бобби Гомеса, — с угрозой произнес он, обращаясь к Маккензи.
— Полицейский комиссар, наверное, где-то задерживается. В Бронксе тройное убийство, он, видимо, там.
— Чепуха. Он наверняка в «Эль-Барио» и развлекается с какой-нибудь латиноамериканской шлюхой, — рявкнул Голдберг.
— Но это не значит, что он плохой человек, — вступился Скэнлон. — Кроме того, я уверен, что его отсутствие имеет вескую причину.
Голдберг посмотрел на Маккензи.
— Кстати, вы-то обретаетесь далеко от Бруклина.
— Ребята оповестили меня о происшествии, и я подумал, что могу быть полезным, — пробормотал Маккензи, вытирая пот со лба.
— Это свидетельствует о высоком профессионализме. Не думаю, что нам понадобится ваша помощь, но все равно спасибо.
— Ладно, — сказал Маккензи и ушел.
Скэнлон вдохнул холодный утренний воздух, посмотрел на нежно-голубое небо и подумал о Джейн Стомер. Интересно, вспоминает ли она иногда о нем? Он надеялся, что она не встречается с другим мужчиной. Не в первый раз он задавался вопросом, как живется людям, у которых есть семья и нормальная работа. Внезапно он почувствовал себя брюзгливым стариком. Вернувшись к действительности, он увидел, как странно смотрит на него Голдберг.
— Маккензи думает, что это двойное убийство затмит ваше дело, но мы-то знаем лучше, правда?
— Правда.
Голдберг вытащил сигару изо рта и ткнул мокрым концом в сторону Скэнлона.
— Вы, Маккензи и Малыш Бобби пытаетесь закрыть дело Галлахера. Эскапады Малыша Бобби начали просачиваться в прессу. Он не может позволить себе новых скандалов. Даст маху, и его выгонят.
Скэнлон неопределенно махнул рукой.
— Я не знаю, откуда вы берете сведения, но…
— Не валяйте дурака, Скэнлон. На Службе наслышаны о похождениях Галлахера. У него было хобби — трахаться за казенный счет. — Он сунул сигару в рот. — Я хочу знать о деле Галлахера во всех подробностях.
Скэнлон беспомощно развел руками. Он угодил меж молотом и наковальней, потому что комиссар и начальник следственного управления пребывали в состоянии войны. Скэнлон решил ничего не говорить, но не потому, что комиссар просил его не посвящать Голдберга в подробности преступления, а потому, что не хотел бросать искру, из которой мог разгореться огонь сплетен о Джо Галлахере. Галлахер не был ангелом, но он был полицейским, кроме того, именно он помог Скэнлону остаться на Службе после операции, и Скэнлон чувствовал себя должником. А итальянцы не забывают о долгах. Это вопрос чести.
— Вы все можете найти в моих рапортах, сэр.
Ответом ему была ехидная улыбка.
— Я прочел каждый рапорт, присланный вами по этому делу. — В его голосе появились злые нотки. — Они все похожи на «Алису в Стране Чудес». Большую часть жизни я читал рапорты, и мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, добросовестно ли он составлен, или же какой-нибудь хитрожопый детектив, а то и командир, не все изложил на бумаге. — Он приблизился и спросил: — Почему вы не расскажете мне о Галлахере?
— Потому что рассказывать нечего.
Голдберг ткнул его пальцем в грудь.
— Я буду следующим комиссаром полиции. Так что остерегитесь: у меня чертовски хорошая память.
Он отвернулся и затопал прочь. Скэнлон вышел на улицу и тотчас поймал предостерегающий взгляд Лью Броуди. Он кивнул на группу репортеров, которые пытались пробиться к полицейским. Скэнлон заметил Дэниела Бакмэна, репортера «Нью-Йорк таймс», который стоял поодаль от своих собратьев: Бакмэна, заклятого ненавистника полицейских и слывущего на Службе бульдогом с мертвой хваткой, который, однако, мягко стелет.